Мы пересекли Сену по мосту Остерлис и свернули налево на бульвар Бастилии. Теперь мы ехали в сторону монумента, быстро и легко, словно использовали сирену. Площадь Бастилии была центром, вокруг которого кипело движение, впрочем, как и на других площадях Парижа, и четвертый из десяти выездов вел на улицу Рокет, идущую на восток, прямо к воротам кладбища.
– Пер-Лашез, – сказала Скаранджелло. – Там похоронен Шопен. И Мольер.
– Эдит Пиаф и Джим Моррисон, – сказал я. – Из группы «Дорз».
– У нас нет времени для прогулок.
– Это нас не сильно задержит, – сказал я.
Водитель припарковал машину у входа, и я вышел. Скаранджелло последовала за мной. В деревянном киоске продавали карты, показывающие, как пройти к могилам знаменитостей. Как в Голливуде, с домами звезд. Мы вошли по широкой дорожке, усыпанной гравием, и двинулись дальше, сворачивая направо и налево, мимо роскошных мавзолеев и белых мраморных надгробных камней. Я ориентировался по воспоминаниям, оставшимся у меня после одного серого зимнего утра.
Я шел медленно, часто останавливаясь, пока не отыскал лужайку, заросшую свежей травой, на которой стояли надгробные камни, широкие и низкие. Я довольно быстро отыскал нужный. Он был бледным и почти не пострадал от погоды, с все еще четкими надписями: Жозефин Мутье Ричер, 1930–1990. Жизнь протяженностью в шестьдесят лет. Я появился на свет как раз в середине этого промежутка. Так я и стоял рядом, опустив руки, с кровью и мозгами другого человека на моей куртке.
– Семья? – спросила Скаранджелло.
– Моя мать, – ответил я.
– Почему она похоронена здесь?
– Она родилась в Париже и умерла в Париже.
– Поэтому вы так хорошо знаете город?
Я кивнул.
– Периодически мы сюда возвращались. А после смерти отца она здесь поселилась. На проспекте Рап, по другую сторону от Дома инвалидов. Я бываю здесь, когда могу.
Скаранджелло кивнула и немного помолчала, возможно, из уважения. Она стояла рядом со мной, плечом к плечу.
– Какой она была? – наконец спросила она.
– Невысокой, темноволосой, но с голубыми глазами, очень женственной и упрямой. Почти всегда была счастлива. Делала замечательные вещи. Разгуливала по какой-нибудь паршивой военно-морской базе и говорила: «’ом, милый ’ом». Она не могла произнести букву «д» из-за акцента.
– Шестьдесят лет – она умерла довольно молодой. Я со-жалею.
– Мы получаем то, что получаем, – сказал я. – Она не жаловалась.
– Отчего она умерла?
– От рака легких. Она много курила. Она была францу-женкой.
– Это Пер-Лашез.
– Я знаю.