— Когда бы так. Хоть продать можно. Так нет. Сказать смешно — часы он деревянные делает.
— Как деревянные?
— Так. Деревянные. Ну, купи железные. Дешевле выйдет. А он — деревянные. Пять лет делает. Вот как ты в последний раз уехал, так и делает.
Мать жаловалась на отца охотно, как бы даже и с наслаждением.
— Да и дорого это выходит. Ты помнишь, он все ветки да корни собирал?
— Помню. Подсвечники делал.
— Ну, зверушек разных. Так это бы ладно. А то ведь инструмент ему дорогой подай. Лучше всего — чтоб старинной работы. Там, смотришь, трешка, там — десятка. А то какая-то трубка испортилась, заказал знакомому с авторемонтного, так двенадцать рублей отдал. Еще и посмеивался — материал редкий, полсотни стоит. Вот и так. А пенсия у него шестьдесят восемь. А он, отец твой, живет сам по себе, и ничего-то его вроде не касается.
— Хорошо, я поговорю с ним.
— Или не надо. А то будет канючить — мол, мать нажаловалась. Или ты сам сообразишь. Иди. Вечером все и поговорим.
— Ты Вере скажешь, или мне зайти?
— Да в перерыве забежит она. Каждый день забегает. Ждет очень.
— Может, нужен для чего.
— Не знаю. Только вряд ли. Скучает. Брат ты старший.
— Это верно, брат.
— Жаль, не пишете друг другу. Словно б чужие.
— Как-то не получилось.
— Ладно, ты иди. Отец, значит, в сарае. Так ты постучи тихо и подожди, а если не откроет — а он не откроет, — тогда назовись. Еда в холодильнике. Ты с дороги перекуси, а я в два часа прибегу и покормлю вас обедом. Иди, — повелительно махнула она.
— Иду.
— Тепа, мальчик, — окликнула его, когда он подошел к двери, и Казанцев снова подошел к прилавку. — Соскучилась по тебе, — пожаловалась она, искательно вглядываясь в его лицо. — Совсем ведь не пишешь. Приболел небось, сказал бы. — И снова стала строгой. — Поесть не забудь. А вечером все посидим за столом. И вот еще: завтра на свадьбу идти.
— На какую еще свадьбу? — удивился Казанцев, заранее зная, что никуда не пойдет: он станет завидовать чужому веселью и надеждам на будущее счастье, и это будет нестерпимо и унизительно.
— Дочь Михалева выходит, Таня.
— Дяди Кости, что ли?
— Ну. Как не пойдешь!
— Не пойду. Постой, она же маленькая.
— В детский сад, что ли, думаешь, ходит? Двадцать два, верно. Своим пора в детский сад.
— Да, время идет.
— А ты думал!
Казанцев шел по проспекту и думал, что вот не знает даже, обрадуется ему отец или нет. Он переписывался не с отцом, а с матерью, вернее, она писала как бы от них обоих, и Казанцев подумал, что даже не знает почерка отца, может даже случиться, привычно и равнодушно подумал он, что никогда и не узнает.