Шпарин повернулся набок, пульт упал на ковер.
— Господин капитан, обед!
— Сколько я спал? — Шпарин опустил ноги на пол и потер глаза.
Маралов сидел за накрытым столом. Тарелки источали аппетитный запах.
— Около часа. Два раза обед подогревал. Не хотел будить, спал сладко, не шевелился, не дышал, только губами чмокал. Девок целовал во сне? Сразу всех троих или по одной?
— А ты, как думаешь?
— Третья лишняя. Ни к чему она. Как-то не вяжется. Три девушки, совершенно одинаковых. Быть не может. У кого-то из трёх должны быть отклонения. Нос другой или ещё что-нибудь… Грудь например.
— Пойду умоюсь, — сказал Шпарин. — Грудь у всех одинаковая и остальное… кажется. Другое дело, как им этим остальным пользоваться, в процессе… Это довольно интимные вещи. Вот тут ничего не помню, одурманили.
— А вчера, ночью?
— Вчера не с кем было сравнить.
Перед трапезой Шпарин поинтересовался:
— Завязал? Не наблюдаю напитков.
— Решил отдохнуть.
— Правильно, завтра трудный день.
Ели молча. В конце обеда Шпарин взорвался:
— И всё же? Две или три? Может действительно одна, как Ляхов говорит? Пойдем, отнесем посуду и посмотрим телевизор. Нет, одной мало. Минимум две. Не может человек находиться сразу в нескольких местах. И на Базе две, а сегодня насчитал три. Точно три. Одна на Базе, вторая на пляже, третья в серой машине, болталась, так навязчиво, всю ночь под домом и попалась в городе.
— Что им всем от тебя надо? Чего они к тебе пристали? Больше не к кому?
— До сих пор не пойму. Сплошные загадки и ребусы.
— А тебе так интереснее жить, с загадками. По-моему, тебе это нравиться и не хочешь в этом признаться. Что бы ты дома делал? А сейчас живешь насыщенной интересными событиями жизнью. С замечательными людьми общаешься. Капитана «дали». Инопланетянку трахнул. Делаешь, что хочешь. Гарем завел. Совесть у тебя чиста. Никаких моральных проблем. Огр… операцию задумал. Потом, чувствую, на большее тебя потянет.
— Даже злиться на тебя нет сил, — сказал Шпарин, улёгся на диван и направил пульт на телевизионную стену.
Стена ожила и, глуша неподготовленных зрителей, превратилась в огромный экран.
— Зв-у-ук!.. — завопил Маралов, закрывая уши ладонями.
— Сражение!.. — убавляя громкость, прокричал оглушенный Шпарин. — Это что-то новенькое или забытое старенькое… Гладиаторы! Обал-л-деть…
На огромном стадионе, полном людей, происходило невероятное. Стадион, превращенный в поле битвы шумел и ревел. Несколько десятков человек, одетые в доспехи различных времён и народов, бились не на жизнь, а на смерть. Метали дротики, махали секирами, стреляли из луков, рубились мечами. Валялись убитые и раненые. Камера, то и дело, с близкого растояния, наплывом, показывала выпученные глаза, предсмертные гримасы умирающих людей, отрубленные части тел, лужи крови на песке. Зрители на трибунах бесновались.