В последнее время родители стали ругаться еще чаще. Ссора могла разгореться из-за какой-нибудь записки, которая выпадала из кармана папиных брюк, как раз когда мама собиралась их постирать. Или просто из-за того, что папа поздно возвращался домой и мама требовала отчета о том, где он был. Папа не отвечал на ее вопросы, не просил прощения. Просто отмахивался и отпускал колкости. Тогда мама начинала всерьез сердиться, и вскоре по комнате летали обвинения. Мама швыряла ему в лицо женские имена – кажется, каждый раз, когда они ссорились, звучало новое имя. Папины ответы, наоборот, были почти всегда одинаковы. Интонации, конечно, могли слегка меняться. Но «мандавошка» никуда не девалась.
И через несколько мгновений мама оказывалась побеждена, повержена. Я никогда не могла постичь, почему гнев покидал ее именно в этот момент. Почему так получалось, что она покорно отступала. Но так было всегда. Моя мать проводила все дни, помогая другим – главным образом женщинам – обрести собственную опору и противостоять вероломным супругам, подчас применявшим насилие. Все ее знакомые считали ее сильным, компетентным и надежным человеком. Никто не подозревал о том, что в своих четырех стенах она показывала себя с совершенно другой стороны. Никто, кроме меня. И Рут.
– Мама!
В нетерпении я подошла поближе и постучала по дверному косяку.
– Мама, ну когда мы уже поедем? Пошли скорее!
Мы сели на автобус до вокзала, откуда ходили поезда до бабушкиного города. Мама молчаливо сидела рядом со мной и смотрела на зелень за окном. Я пыталась рассказывать ей разные истории – как я покаталась на велосипеде или что недавно видела по телевизору, но было заметно, что она не в силах заинтересовать себя моими делами. В конце концов мне пришлось замолчать.
На вокзале мама посмотрела расписание и нахмурила лоб. Она что-то пробормотала о задержках и отменах, мы подкатили чемоданы к скамейке, опустились на нее и стали ждать. На этой скамейке мы просидели до самого вечера. Три раза наступало время отправления нашего поезда, и три раза мама приподнималась со скамейки, давала волю своему возмущению, но потом покорно садилась обратно. «Точно так же она ведет себя в ссорах с папой», – подумала я, но не сказала этого вслух.
Наконец объявили, что поезда в нужном нам южном направлении не будут ходить до конца дня из-за повреждения электрических кабелей. Нам вернули деньги и предложили забронировать билет на какой-нибудь из утренних поездов. На обратном пути мы были еще молчаливее, если такое вообще возможно. До самой нашей двери, когда мама вставила ключ в замок, она не проронила ни слова. Я заподозрила, что она вообще не хотела брать меня с собой к бабушке. Возможно, она предпочла бы поехать одна. Об этом я думала, когда мы вошли в квартиру. Но там мысли сразу же приняли другое направление.