Я бросился ей помогать, но ни за диваном, ни в самом диване мы ничего не нашли. Опять заплакал ребенок. Людмила вышла и вернулась с дочкой на руках.
— Ну что? Будете брать что-нибудь? — Очевидно, я стал ей уже надоедать. — Этот гад уехал и мне ни копейки не оставил. Забирайте хоть все!..
— Нет, спасибо. Вы извините меня за беспокойство, ради бога.
— Ничего не купите? Так я все это выброшу к чертовой матери! Мне давно очертенело это барахло. Пока его нет, возьму и выкину на помойку. Никто не подберет. А с ним, дураком, я все равно жить не буду. Псих настоящий. Он умный, а я дура, не понимаю, что каждая такая икона тысячу стоит. А сам ни разу ни одной штуки не мог продать. Кому они нужны? И в Ленинград возил, и в Архангельск, да все обратно привез. Иностранцы не покупают потому, что вывезти не могут, а русским, видно, они задаром не нужны… Один раз сюда приезжали из Москвы, хотели кое-что взять, так он такие це-. ны заломил, что они смеялись. По пятерке, говорят, за штуку возьмем, да и то не все, а только шесть икон. Не отдал. Наверное, и эту вышивку сейчас с собой взял. Иначе, где же ей быть? Хотите, берите все по пятерке. Но только все, чтоб ни одной не осталось. Можно запаковать и в багаж сдать.
— Понимаете, меня интересовала только та вышивка.
— А сколько бы вы за нее дали?
Я пожал плечами.
— Отдал бы за нее все, что у меня есть с собой. Оставил бы только на дорогу.
— А сколько же у вас есть с собой? — ни чуточки не смущаясь, спросила Людмила.
— Рублей семьдесят-восемьдесят, наверное, — ответил я А сам подумал: «Может быть, она торгуется? Может быть, пелена у нее, и она хочет продать ее подороже?» Поэтому я спросил на всякий случай: — А вы отдали бы ее за такую цену?
— Конечно, отдала бы, — ответила она. — На кой она мне нужна!
— Скажите, пожалуйста, — спросил я, — вы не помните, что написано на ней с обратной стороны?
— Я не читала, — ответила Людмила, покачивая дочку из стороны в сторону. — Там ведь по-старинному написано. Знаю только, написано что-то про Строгановых.
— Жаль, что мы ее не нашли…
— Да он взял ее с собой, это точно. Икон не повез, с маленьким чемоданчиком поехал, а ее взял. Куда же ей еще деться? Все время здесь валялась.
— Тогда, может быть, еще не все для меня потеряно, — сказал я совершенно искренне. — Он должен мне позвонить. Да я и сам его могу найти в Ленинграде. Я буду там завтра.
— Передайте ему, что он может сюда не приезжать. Пусть едет к своей дорогой мамочке. Это такой гад, с которым жить невозможно. Тихая сволочь, все исподтишка, точно, как его мамочка. Кулаки проклятые! Все деньги копит, по рублику собирает. Мотоцикл с коляской купил — мало ему! Теперь «Жигули» ему нужны. На «Жигули» копит. У ребенка одеяльца теплого нет, стыдно на улицу выйти. Я уже не говорю про себя. За два года, что мы живем с ним, один халат только мне купил к свадьбе, больше ничего. Приедет, я ему дверь не открою. Пусть убирается к своей мамочке. А иконы выкину. Сволочь проклятая!