— Мебель у вас красивая. Старинная, — заметил Григорий, оглядываясь по сторонам. — Теперь старинная мебель в моде. Я был в комиссионном на Разъезжей. Что там делается! Все скупают. Вы, я гляжу, от моды не отстаете.
Не просто подавить возникшее в тебе чувство, когда слышишь такое. Но тем не менее я ответил спокойно:
— Эта мебель стоит тут с начала прошлого века. Я ее только реставрировал. Так что мода здесь совершенно ни при чем. Мода — всегда пошлость.
— А это кто? — ткнул он пальцем в портрет.
— Эрве Д. Француз. Эмигрант времен французской революции. От него и пошли все Д.
— А… А это?
— Это мой дед, художник Сергей Сергеевич Д.
— Тот самый? Знаменитый?
Я промолчал.
— А кто его рисовал? — опять спросил Григорий.
— Портрет работы Лансере…
С портретов мы не перешли на бронзу или миниатюры, как это можно было бы ожидать. Григорий просто тыкал пальцем во все подряд, без всякого разбора, и я очень обрадовался, когда в кофеварке начало булькать и сквозь ее стеклянную крышечку стало видно, что кофе почернел.
— Кофе готов, давайте выпьем кофе, — предложил я и, не дожидаясь его согласия, стал накрывать на стол. Мне удалось усадить его, сунуть ему в руки хрупкую чашечку и направить разговор в нужное мне русло.
— Вы знаете, Григорий Петрович, я все не могу забыть вашу пелену «Богоматерь Владимирская». Какая прекрасная, какая удивительная вещь! Где она теперь?
— Дома. Где же ей быть? — ответил он и добавил: — Над диваном висит.
— Очень жалею, что не рассмотрел ее как следует, не прочитал надписей. Вернее, прочитал, но не до конца. По низу там, кажется, написано крупно «Владимирская Богоматерь?»
— Наоборот: «Богоматерь Владимирская».
— Ну да, конечно, «Богоматерь Владимирская». А вот что там было написано с обратной стороны, я не успел прочитать, вы так быстро свернули пелену… Помню только: «Андрея Семеновича и Дмитрия Андреевича Строгановых». Дата там есть какая-нибудь?
И он попался на мою удочку.
— Там написано так: «Дар Андрея Семеновича и Дмитрия Андреевича Строгановых собору Благовещения». А даты никакой не стоит.
Все. Притворяться, слава богу, больше было не надо. Я мог открыть карты.
— Давайте я вам еще налью, — я взял у него чашечку, наполнил ее крепким кофе и передал обратно. — Пожалуйста. Теперь я прошу вас, Григорий Петрович, — начал я, — внимательно выслушать меня. Дело очень серьезное, вы даже представить себе не можете, насколько это серьезно… Так вот, слушайте. Ваша пелена почти три года назад украдена из Сольвычегодского музея. Она оценена более чем в пятьдесят тысяч рублей, и, стало быть, воровство ее расценивается как крупное государственное хищение, как особо тяжкое преступление, которое наказывается высшей мерой. Вы об этом не знали, а я узнал случайно, попав в музей. Теперь я вам об этом сообщаю. Вы понимаете?.. Что нам остается делать? Наш долг, как мне думается, ваш и мой, вернуть эту пелену музею. Мы обязаны так поступить и в силу существующих законов. Ведь хранение краденного тоже считается преступлением, если не ошибаюсь. Так или иначе, «Богоматерь Владимирскую» придется срочно вернуть.