Рухнула гора, и он, осколок, катится во тьму, туман и боль. Шатается и царапается все вокруг. Быстрей, быстрей, — вниз — сквозь тьму, туман и боль.
И все оборвалось вдруг, так неожиданно, что Мацко упал ничком и закричал от страха и оттого еще, что грудь его задребезжала, и по телу прошлась тысяча ножей, полосуя мясо.
Увидел на рукаве гимнастерки темно-красный сок и стих: кровь. Значит, конец.
Но это была черника.
Мацко лежал на поляне.
Поляна обросла кустами крупной черники, и меж гроздьев черной ягоды белели, качаясь от теплого ветра, ромашки.
Поручик Сущевский опустился в траву, и черничный сок брызнул ему на китель и штаны. Он рвал чернику и горстями пихал в рот.
— Нужно идти дальше, — сказал он наконец.
Мацко лежал на животе перед ним.
— Я не могу.
— Вставайте, еще немного.
— Не могу.
— Сделайте над собой усилие.
— Не могу.
И Мацко глядел на поручика в ожидании. Конечно, он сейчас возьмет его на руки и понесет. Сущевский сказал:
— Не могу я вас нести. Я сам еле двигаюсь. Двое суток не жрал.
— Вы…. еле…
— А вы что думали? Железный я, что ли?
— Врешь.
— Что врешь?
Нужно объяснить: ведь у поручика тело не изломано. Если он, Мацко, прошел столько, когда у него не грудь, а осколки, когда… Но говорить трудно. Можно только повторять бессмысленно:
— Врешь.
Поручик Сущевский ел чернику, пачкая темно-красным соком губы.
— Встаньте или оставайтесь здесь. Подберут. Я из деревни пришлю.
— Врешь.
— Что врешь?
— Все врешь.
Поручик Сущевский вскипел вдруг.
— Я из-за тебя, сволочь этакая, сколько времени потерял! Разве без тебя так медленно шел бы? Я б давно в деревне кашу жрал.
— Врешь.
— Вот добью тебя, — так…
Поручик Сущевский повернул спину и пошел. Он — не гора: человек. И от него — тьма, туман и боль. Куда ушел. Зачем? Оба — и Мацко, и Сущевский — люди.
Мацко с трудом повернулся на левый бок и, не спуская глаз с поручика, вытянул из кобуры револьвер. Прицелился, опустил дуло и снова поднял. Дышал он тяжело и трудно.
Поручик Сущевский, пройдя поляну, у опушки, шагах в двенадцати от Мацко, остановился, будто решив что-то.
«Добьет», — подумал Мацко и спустил курок.
Сущевский охнул так, как охает, споткнувшись, полнокровный мужчина. Нога у него зацепилась за ногу, он пошатнулся, но, сжав губы, остался на ногах.
— Сволочь, — хрипнул он.
Струйка крови, смывая черный сок, потянулась из чуть раскрывшихся полных губ по толстому подбородку, к шее, за ворот кителя.
Мацко выстрелил вторично. Поручик Сущевский, качнувшись, упал на колени, руками удержался о землю. Так стоял на четвереньках и дышал громко и хрипло; как простуженная лошадь.