Спустившись в вестибюль, Бонд сел в такси, и машина не спеша покатилась по проспекту Маннергейма в южном направлении.
Тротуары главных улиц были тщательно вычищены от снега, а деревья склонялись под его тяжестью. Некоторые, словно на Рождество, были увешаны целыми гирляндами длинных сосулек, а около Национального музея, воткнувшего в небо свою острую башню, одно дерево даже походило на скрюченного монаха в белой мантии, сжимавшего в костлявой руке блестящий кинжал.
За деревьями, в морозной дымке промелькнули величавые, залитые светом купола Успенского Собора. Глядя на это грандиозное творение, Бонд сразу понял, почему киношники использовали для съемок Хельсинки, когда им были нужны виды улиц Москвы.
На самом деле эти два города похожи друг на друга, как пустыня на джунгли: современные здания финской столицы, которые спроектированы и построены со вкусом и изяществом, не могут даже сравниться с натыканными по всей Москве уродливыми безликими коробками. И только в старых уголках обоих городов возникает таинственное, чем-то жутковатое ощущение их схожести. Там, на маленьких улочках, в маленьких сквериках, где здания навалились одно на другое, их резные фасады напоминают еще ту Москву, которая была в старые добрые, а порой и недобрые времена царей, царевичей и неравноправия. Зато теперь, думал Бонд, у них было просто: Политбюро, комиссары, КГБ и… неравноправие.
Пола жила в многоквартирном доме с окнами, выходившими на парк Эспланаде, в юго-восточном конце проспекта Маннергейма. Эту часть города Бонд раньше никогда не посещал и, приехав сюда, был неожиданно приятно удивлен. Сам парк простилался между домами длинной полосой. Было заметно, что летом он превращается в настоящий райский уголок, полный деревьев, тропинок и каменных садиков. Сейчас же, в середине зимы, парк Эспланаде взял на себя другую оригинальную функцию: художники разных возрастов и способностей превратили его в настоящую галерею снежных скульптур на открытом воздухе.
Запорошенные вчерашним снегом, с любовью созданные еще в начале зимы, из сугробов торчали всевозможные снежные фигуры. Некоторые — абстрактные образы, а иногда настолько изящные работы, что трудно было представить их слепленными из снега, а не вырезанными из дерева или с огромным терпением выточенными из металла. В одних бросалась в глаза угловатая агрессия, а в других — тут же рядом — успокаивающая плавность линий. Животные — будь они слеплены с натуры или только в абстрактных формах — пялились друг на друга, а то и скалили пасти на спешащих мимо ссутулившихся от холода и тяжести своих шуб прохожих.