– Ведь это же не со зла. Он просто погорячился немного, – принялась оправдывать Зиновьева моя собеседница. – Вы должны войти в его положение: Гриша очень обижен на то, как с ним обошлись на съезде и после, и потому иногда проявляет несдержанность.
– Вполне понимаю… – меланхолически протянул я. И, уже более энергично, добавил:
– Вот так и по Макаренко могли пройтись под горячую руку. Так что, наверное, следовало бы довериться старинной пословице: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Не проехаться ли нам, Надежда Константиновна, и не взглянуть на плоды системы Макаренко своими глазами? Может быть, не стоит скоропалительно выносить заочный приговор?
Не сразу, но, в конце концов, уловить в свои сети Крупскую удалось. Она дала уговорить себя совместить поездку в Наркомпрос Украины с посещением расположенной не столь уж в безнадежной дали от нынешней Украинской столицы детской трудовой Коммуны имени Горького. Шаг был очень рискованный, потому что в Харькове сидело немало макаренковских недоброжелателей, которые уж постараются вовсю, настраивая высокую гостью против возмутителя их педагогического болота. Но я, будучи осведомленным о нескольких прецедентах, когда личные встречи с Крупской, особенно с участием детей, помогали переломить неблагоприятное мнение чиновников от образования, решил сделать ставку на это. Оформить себе командировку на Украину по делам Украинского СНХ труда не составило, поскольку работа с республиканскими Советами народного хозяйства официально входила в круг моих обязанностей. Да и проблем там, в самом деле, было выше крыши: развитие угольно-металлургической базы на юге Украины, предстоящее строительство Днепрогэса и подготовка к развертыванию производства алюминия, проблемы с загрузкой Николаевской верфи, организация и снабжение машинно-тракторных станций…
Разговор у Макаренко с Крупской вышел сложный.
– Первое мое впечатление о вашей колонии у меня неплохое, – сказала Надежда Константиновна. – Однако у педагогической общественности к вам масса претензий.
– Если эту общественность послушать, так вся постановка дела в колонии имени Горького и вовсе никуда не годится, – ответил Антон Семенович. – Сплошные ужасы: «Ах, у Макаренко наказания! Наказание воспитывает раба!». Как будто если они те же самые действия назовут «меры воспитательного воздействия», то все чудесным образом переменится. А когда я без лицемерия говорю о наказании, то превращаюсь в злостного нарушителя неких неизвестно кем введенных незыблемых канонов! О долге перед Советской республикой или о рабочей чести говорить не смей, ибо, видите ли, долг – это буржуазная категория, а честь – привилегия старорежимного офицерства! – Макаренко почувствовал, что уж больно сильно заводится и на секунду запнулся. – В общем, сплошной ужас и кошмар, внедрение совершенно не советских методов воспитания. Как при несоветских методах у меня из ворот колонии выходят нормальные советские люди, это, получается, некая мистическая тайна.