– Вы не подскажете, который час?
Я взглянула на часы.
– Пять минут пятого.
Мужчина шевельнул руками, в которых, словно поднос с обедом, нес ворох книг, и обнажил костлявое запястье.
– Слушайте, у вас у самого есть часы!
Он уныло посмотрел на них, потом поднял руку и потряс ими у уха.
– Остановились. – Мужчина лучезарно мне улыбнулся. – А куда вы едете?
Я было сказала: «Обратно в сумасшедший дом», однако мой собеседник выглядел многообещающе и я передумала.
– Домой.
– Не хотите сначала выпить кофе?
Я замялась в нерешительности. Надо было явиться в клинику к ужину, и я не хотела опаздывать в преддверии скорой выписки.
– Такую ма-а-ленькую чашечку, а?
Я решила испытать свое новое, нормальное личностное поведение на этом мужчине, который, пока я раздумывала, успел сказать мне, что зовут его Ирвин и что он очень хорошо оплачиваемый профессор математики, поэтому ответила: «Хорошо», – и, приноравливаясь к шагам Ирвина, начала спускаться рядом с ним по длинной лестнице с обледеневшими ступенями.
Я решила соблазнить его лишь после того, как увидела его кабинет. Ирвин жил в темноватой, но удобной квартире в цокольном этаже на одной из старых улиц на окраине Кембриджа. Он повез меня туда – выпить пива, по его словам, – после трех чашек горького кофе в студенческом кафе. Мы сидели у него в кабинете в мягких коричневых кожаных креслах в окружении стопок пыльных, совершенно непонятных книг с длинными искусно сверстанными формулами, похожими на стихи.
Когда я потягивала первый бокал пива – мне никогда не нравилось холодное пиво посреди зимы, но я взяла бокал, чтобы хоть что-то держать в руке, – в дверь позвонили.
Ирвин сразу стушевался.
– Возможно, это дама. – У него была странная старосветская привычка называть женщин «дамами».
– Все нормально. – Я сделала рукой широкий жест. – Впусти ее.
Ирвин покачал головой.
– Твое присутствие смутит ее.
Я улыбнулась в янтарный цилиндр холодного пива.
В дверь звонили с безапелляционной настойчивостью. Ирвин вздохнул и пошел открывать. Как только он удалился из кабинета, я ринулась в ванную и, спрятавшись за грязными, алюминиевого цвета жалюзи, стала наблюдать за аскетичным лицом Ирвина, показавшимся в проеме приоткрытой двери.
Крупная, грудастая женщина славянской внешности в просторном свитере из натуральной овечьей шерсти, лиловых брюках, черных ботах на высоком каблуке с каракулевыми отворотами в каракулевой же шляпке без полей, говорила какие-то неразборчивые слова, вылетавшие из ее рта облачками пара, плясавшими в зимнем воздухе. До меня сквозь зябкий коридор долетал голос Ирвина.