Когда меня спросили, кем я хочу стать, я ответила, что не знаю.
– Нет, ты знаешь, – настаивал фотограф.
– Ей хочется, – остроумно заметила Джей Си, – стать всем на свете.
Я сказала, что хочу стать поэтессой.
Тут все принялись искать, что бы дать мне в руки.
Джей Си предложила мне томик стихов, но фотограф категорически отверг это – слишком уж очевидно. Нужно было что-то такое, что вдохновляет на поэзию. Наконец Джей Си вытащила из своей очередной шляпки одинокую бумажную розу на длинном стебле. Фотограф принялся возиться со своими ослепительно-белыми софитами.
– Покажи-ка, как ты счастлива оттого, что пишешь стихи.
Я уставилась сквозь изгородь из листьев гевеи на подоконнике Джей Си на синее небо за окном. Там справа налево плыли какие-то бутафорски аккуратные облачка. Я впилась глазами в одно из них, словно, когда оно скроется из виду, могла бы скрыться вместе с ним. Я чувствовала, что очень важно держать линию рта ровной.
– Улыбочку.
Наконец послушно, словно губы чревовещателя, мои собственные губы начали загибаться вверх.
– Эй, – запротестовал фотограф, внезапно почувствовав неладное, – похоже, ты вот-вот расплачешься.
Сдерживаться у меня не осталось сил. Я уткнулась лицом в розовую бархатную спинку канапе Джей Си, и в комнату с огромным облегчением хлынули соленые слезы и жалкие рыдания, копившиеся во мне все утро.
Когда я подняла голову, фотограф исчез. Джей Си тоже испарилась. Я чувствовала себя бессильной и преданной, словно шкура, сброшенная каким-то ужасным зверем. Было облегчением избавиться от зверя, но он, похоже, забрал с собой мой дух и все остальное, что смог утащить.
Я полезла в сумочку за позолоченной косметичкой с тушью, тенями для век, тремя оттенками помады и зеркальцем. Оттуда на меня смотрело лицо, как из-за решетки тюремной камеры. Похоже, по нему долго били. Оно опухло, было все в подтеках, а уж о цвете и говорить нечего. Это лицо нуждалось в воде, мыле и христианском милосердии. С упавшим сердцем я стала приводить его в порядок.
Выдержав достойную паузу, в кабинет впорхнула Джей Си с охапкой рукописей.
– Это тебя позабавит, – сказала она. – Читай на здоровье.
Каждое утро снежная лавина рукописей обрушивалась на пыльно-серые сугробы в кабинете редактора отдела художественной литературы. Люди, очевидно, тайком писали в кабинетах, на чердаках и в школьных классах по всей Америке. Скажем, каждую минуту кто-то заканчивал рукопись. За пять минут на столе редактора появится пять творений. За час – шестьдесят, устроившись уже на полу. А за год…
Я улыбнулась, представив плывущую в воздухе воображаемую новенькую рукопись с отпечатанными на машинке словами «Эстер Гринвуд» в верхнем правом углу. После месяца стажировки в журнале я подала заявление на участие в летнем семинаре и мастер-классе одного известного писателя. Ты посылаешь туда рукопись рассказа, он ее прочитывает и решает, можно ли принять тебя в его мастер-класс.