Полагаю, что Холмс не побоялся бы пистолета Клейна, если бы следом за владельцем «Ангела и короны» в комнату миссис Осборн не ворвался человек, в котором я узнал одного из бандитов, нападавших на нас. Под дулами двух пистолетов Холмсу пришлось смириться.
Ярость Макса Клейна перешла в злобное торжество.
— Свяжи их, — приказал он своему подручному. — А тот, кто окажет сопротивление, получит пулю в лоб.
Бандит оторвал шнуры от штор и быстро связал Холмсу руки за спиной. Затем он так же поступил со мной.
— Посади-ка нашего дорогого доктора на тот стул и привяжи его к ножкам стула! — скомандовал Клейн. Так и не понимаю, почему он считал меня более опасным, чем Холмса. Отвага, которой наделил меня Господь, нередко вступает в конфликт с неудержимым желанием прожить все причитающиеся мне годы — вероятно, Клейн этого не знал.
После того как подручный сделал все, что ему велели, Клейн повернулся к Холмсу.
— Уж не думали ли вы, мистер Холмс, что сможете проникнуть в мой дом незамеченным?
Холмс спокойно сказал:
— Любопытно, как вы меня обнаружили?
Клейн злорадно засмеялся.
— Один из моих работников выкатывал пустые бочки. Ничего сверхъестественного, мистер Холмс. Вот я вас и поймал.
— Поймать меня, как вы выражаетесь, — сказал Холмс, — и удержать — это совсем разные вещи, Клейн.
Мне было ясно, что Холмс пытается выгадать время. Но все было напрасно. Проверив, надежно ли я привязан, Клейн скомандовал:
— Вы пойдете со мной, мистер Холмс. Я займусь вами особо. И если вы ожидаете помощи снизу, то будете разочарованы. Я очистил зал: трактир на замке.
Его подручный бросил на Анджелу Осборн тревожный взгляд.
— А не опасно ли оставлять этого подонка с ней? Вдруг она его развяжет?
— Не посмеет! — Клейн снова засмеялся. — Если не захочет расстаться со своей жалкой жизнью.
К несчастью, он оказался прав. После того как Холмса и Майкла увели, Анджела Осборн оказалась глуха ко всем уговорам. Я пустил в ход самое пылкое красноречие, но она только смотрела на меня с отчаянием и стонала:
— Нет, не могу, не смею!
Так прошло несколько самых долгих минут в моей жизни, в течение которых я тщетно пытался разорвать веревки и внушал себе, что Холмс еще найдет выход из безвыходного для всех других положения.
Но тут наступил самый страшный момент.
Дверь отворилась.
Кто вошел, я видеть не мог, и о вошедшем мог судить только по выражению лица Анджелы. На нем был написан ужас. Она вскочила с кресла. Соскользнула вуаль, обнажив шрам. Но еще сильней, чем этим увечьем, ее лицо было сейчас искажено страхом. Наконец из ее груди вырвался крик: