Вернув себе крылья, Адам вернул и старые привычки. Ягодная диета его уже не радовала, и однажды он принес Глебу мяса, так любимого им раньше. И тогда Глеб понял, что пора им уносить ноги из этой страны, не дожидаясь пока их отловят и отрежут вместе с руками глупые головы, которые вряд ли восстановятся. Он привел друга к входу в туннель, для того ужасному, и коварно втолкнул его, ничего не подозревавшего, в черный зев. Адам яростно зашипел, забился в дыре, но Глеб пихал его своим телом, стойко терпя тычки и пинки, до тех пор, пока не сожрали черные стены остатки света, а силы его не иссякли в драке. И Адам, не умевший обижаться, пополз вперед, отдавшись на милость злодейке-судьбе.
Рок недобрый не заставил дожидаться своих проявлений. Неожиданно, как молния в безоблачный день, из стены туннеля вырвался яркий до боли в глазах свет. Он на мгновенье замер, а потом помчался на друзей, становясь все ярче, все ближе. Глеб не видел из-за спины Адама, что же происходит впереди, но по тому, как тот сжался, он понял, что друг в ужасе. И верно, холод белого, всепроникающего света неизвестной природы вселял безудержную панику. Свет принес с собой леденящую, липкую паутину, реальную или навеянную, не понять. Она облепила друзей, забилась в рты и глаза, склеила руки и ноги, а затем куда-то поволокла, ослепленных, обездвиженных, обесчувственных.
Выбросив друзей на поверхность, в густосплетение огромных лишайников, паутина растаяла, померк и свет.
Глеб с Адамом лежали на матраце из резиновых губчатых веточек, как невесомые листья на водной глади. Сходство усиливало сознание того, что от земли, от дна, их отделяла пятиметровая толща, с трудом ими преодоленная. Свод черного неба, хотя и ясного, но почти лишенного звезд, а оттого всасывавшего в себя, дышал на них недобро и чуждо. Временами кромешную тьму прочерчивали едва уловимые мазки свечения прорывавшихся в атмосфере космических гостей элементарных частиц материи. Изредка, китом в сельдяном косяке, виднелся огненный хвост далекого метеора. И ничто больше не мешало тьме, а зловещее шуршание растительного моря отзывалось омерзительными мурашками.
И только рука друга смягчила ужас ночи, долгой, проведенной в бредовой дремоте.
Утро, сырое, промозглое, затянуло небо серыми тучами, бросавшими вниз тяжелые, редкие, знобящие, капли. Лишайниковое море открылось взору, ровное и бесконечное. Воздух непривычного состава свистел в отяжелевшей груди. Впрочем, мир этот, на первый взгляд безжизненный, однообразный, только казался таковым. Присутствие жителей угадывалось в хаотичном шевелении глади губчатых верхушек. Праздник жизни не выходил на поверхность. Воздушная стихия и вовсе выглядела свободной. Глеб с Адамом не спешили углубляться в недра растительной массы, особенно после того, как нечто огромное пронеслось прямо под ними, устроив настоящую бурю.