Так они и жили, тешась вынужденной идиллией в заброшенном городе. Адам обзавелся новыми конечностями, еще лучше прежних. Глеб не мог досыта на них налюбоваться. Его собственные крылья, сплошь покрытые рубцами и шрамами, оставшимися после прожигания их кислотой, приводили в уныние, всякий раз возвращая память к неприятному моменту жизни. Тело Адама тоже сияло новизной. Старая кожа, полностью разъеденная, сменилась новой, нежной и блестящей. Весь новенький, глянцевый, он, однако, не мог летать. Крылья не набрали сил, и, несмотря на ежедневные попытки подняться в воздух, оборачивавшиеся изматывающими тренировками, не имели никакой ценности, болтаясь за спиной лишь красы ради. Он безрезультатно подпрыгивал, невпопад водил крыльями, наполнялся отчаянием, из-за чего движения его становились еще более раскоординированными, а упорство зряшным. Глеб поначалу пробовал помочь ему. Тянул вверх, поддерживал и морально, стоя рядом. Но это ему вскорости наскучило, и он оставил друга наедине с проблемой полета.
Однажды Глеб набрел на поляну, густо поросшую ягодными кустами. Прежде чем ему в голову пришла мысль позвать друга, живот его туго наполнился, а вечная спутница обжорства сонливая вялость опутала липкими нитями. Рассудив, что поляна никуда не денется, Глеб прилег вздремнуть, благо солнышко ласкало так нежно, а легкий ветерок водил по небу причудливые облака, умиляя взор. И сон, чудесный, сладкий, ввел его в места жизни прошлой, измененные так, что тоскливым восторгом давило грудь. И не хотелось уходить из этого сна, где желаемое чудилось явным, не хотелось залить его водой из реки забвения, оставляющей лишь контуры, тающий росчерк старого аромата. Глеб бы и не оставил сон, еще долго жил бы в ему одному подвластном раю, принуждая отдохнувшее сознание, если бы не Адам. Не тот глубоко понятный Адам, сопровождавший его в мире грез, а тот, который обитал в стылой и скучной реальности, который без церемоний растолкал его в самый прекрасный, потому что последний, момент.
Веки у Глеба напрочь отсутствовали, глаза на время сна попросту отключались, будто в голове его прятался рубильник. Чик - и темнота. Потому он не расцеплял слипшиеся, магнитившиеся друг к другу веки, но включил глаза с таким же трудом. Долгое, тягучее пробуждение сопровождалось беспрерывным взволнованным шипением и стрекотом Адама. Утвердив на себе внимание окончательно проснувшегося друга, тот застыл подбоченясь, распаляя любопытство. Потом смилостивился и раскрыл причину своего волнения, а также способ с помощью которого он разыскал Глеба. Он взлетел. Конечно, полет его еще значительно отставал от идеала, но некий барьер остался позади, а дальнейший прогресс зависел только от наличия времени, все равно имевшегося в избытке. Друзья отметили событие величайшим обжорством, а затем, после продолжительного отдыха, затеяли веселые игры, гоняясь в воздухе друг за другом, пока все вокруг не погрузилось в ночную тьму. Заснули друзья прижавшись один к другому, счастливые. И сны их были прекрасны.