Июль пахнет Машей. Свежескошенной травой, ромашками и Машей.
Мокрые и счастливые, мы вылезали из речки, падали на полотенце и целовались до исступления, до колик в животе, не замечая, как вместо воды на наших телах снова проступают капельки пота. Ее губы были горячими и солеными. Потом она отталкивала меня, и я в полном изнеможении откидывался на спину, пытаясь отдышаться и вернуться в реальность. И только через пару секунд снова начинал чувствовать кожей палящее солнце и слышать стрекотание кузнечиков в траве. Мне было девятнадцать, а ей шестнадцать, она перешла в выпускной класс. Эти две секунды я страшно на нее злился, но злиться дольше никогда не получалось.
Потому что она срывала ромашку и с серьезным видом бормотала себе под нос: «Любит, не любит, плюнет, поцелует…» Но, не оборвав и половины лепестков, отбрасывала цветок и лукаво прищуривала лисьи раскосые глаза:
– Нет уж, не верю дурацким цветочкам. Лучше ты сам скажи.
Она всегда хотела знать все четко и ясно и распланировать всю жизнь наперед. Обычно я терялся, закатывал глаза и мямлил что-то вроде «Ну ты же знаешь…» – эта ее целеустремленность и желание сразу расставить все точки над «и» меня пугала. В конце концов, я был всего лишь студентом-второкурсником и тем летом желал только одного – чтобы оно никогда не кончалось. Я так и не произнес трех заветных слов, все оставлял их на потом, на самый важный момент, мне всегда казалось, что некоторые слова портятся от слишком частого употребления, лишаются цвета, как многократно постиранная рубашка.
– Знаю… – вздыхала она и задумчиво проводила пальцем по моей груди.
И я снова погружался в волшебный мир пахнущей травой кожи, жарких губ и невыносимого желания.
Я думал, что впереди еще по крайней мере два месяца лета, а потом мы расстанемся. Я с трудом представлял, как смогу оторваться от нее и на неделю. Расстояние между нашими городами не выглядело преградой.
Но чудесное лето кончилось гораздо раньше.
В первых числах августа вдруг зарядил дождь, не по-летнему холодный. Речка стала мутной, солнечные кувшинки попрятались, неубранные стога на полях уныло раскисали под непрекращающимся ливнем. Природа как будто заранее оплакивала нашу разлуку.
А Маше пришла телеграмма из дома – заболел отец, нужно срочно возвращаться. Я не пошел провожать ее на станцию, не хотелось неловкого прощания на глазах у родственников. Тетя будет совать ей в руки завернутую в фольгу курицу и давать последние наставления, а я – топтаться в сторонке с глупой улыбкой.
К тому же ее тетю я терпеть не мог. Внешне они были на удивление похожи – янтарные, слегка раскосые глаза, резкие скулы и рыжие кудряшки, только у тетки все черты приняли какие-то карикатурные формы, словно не очень хороший художник нарисовал шарж на Машу. А голос у нее был визгливый и скрипучий, как несмазанные дверные петли. Меня она называла не иначе как «этот юноша». Признаюсь, их сходство меня иногда пугало.