Сама она о визире думала примерно так же. Человек проявляется в делах своих, каких-то мелочах, хочет он того или нет, но натура его рано или поздно высвободится… Однако покамест Халил-паша ничего плохого ей не сделал. Впрочем, как и хорошего. И она очень надеялась, что для второго как раз время и настало.
– Он очень плох, госпожа, – промолвил великий визирь после необходимых приветствий: дворцовые правила даже в такой ситуации превыше всего. – Не уверен, что он в памяти. Меня, по крайней мере, повелитель не узнал. Про остальных и говорить нечего.
– А вы к нему всей толпой явились? – помимо воли с неприязнью спросила женщина. Но тут же оговорилась: – Прошу прощения, Марашлы, не хотела никого обидеть, особенно тебя. Видит Аллах, всем нам трудно, и только ему одному известно, чем все закончится. И прошу еще раз простить меня, но я очень хочу видеть своего господина и повелителя.
– Конечно, конечно. Я просто хотел предупредить тебя, госпожа, в каком он сейчас состоянии.
– Спасибо, я поняла…
И собралась уже войти, но в последний момент полуобернулась, спросила:
– Не знаешь, как он заболел? Как это произошло?
– Только со слов Турпаши-аги. Наш султан, да будет он вечно жив и здоров, пожелал испить после трапезы воды из протекающего рядом ручья. Его попытались отговорить, здраво рассудив, что вода здесь, конечно, считается чистой, но чистота бывает разная. Однако воля султана – это воля самого Аллаха, и не нам, простым смертным, ее оспаривать. Воды принесли, и султан ее выпил. Но вот что должен тебе сказать: перед тем, как поднести чашу к губам, он погрузил в нее лезвие своего кинжала. Того самого. Но, как видно, не помогло…
– Благодарю.
И она вошла в покои, сама толком не зная, зачем ей эти подробности. Какой кинжал? Какой еще «тот самый» кинжал?! Что тут кроется, если кроется вообще? Или действительно просто случайность? Но в том-то все и дело, что жизнь во дворце давно и бесповоротно приучила ее к мысли: ничего случайного не происходит. Да и вся наша жизнь – лишь цепочка из звеньев, каждое из которых крепко-накрепко связано с остальными.
Увидев Ахмеда, едва сдержалась, чтобы не запричитать, не зарыдать в голос. Это уже был не Ахмед. На кровати лежала бледная тень того, кто недавно повелевал величайшей империей…
Она даже не могла толком понять, в чем дело, почему не узнает этого человека, отчего образ ее Ахмеда, сильного и мужественного, заменили вот на это – безвольное, вялое… Не понимала, пока не увидела его глаза – ко всему равнодушные и отстраненно смотрящие в потолок. Ничего живого в них не было. Даже боли.