Парадное лицо дома было иным, аристократичным и обманчиво приветливым. Гостям ли, хозяевам ли виделось широкое крыльцо с девятью низкими ступенями, портик с похожими на черные витые свечи колоннами и гостеприимно распахнутая дверь. Неведомый садовник разбил перед крыльцом клумбы, а совершенно бесполезную, ведущую в никуда подъездную аллею обсадил кленами и украсил изящными коваными беседками.
Дом получился прекрасным и уродливым одновременно. Августу удалось создать архитектурную химеру – наполовину замок, наполовину дворец. И химера эта была плотью от плоти острова. Стражевой Камень признал ее и принял в свое лоно. А вот Август принять не мог. Восхищался, удивлялся, испытывал горечь пополам с отвращением, но гордиться так, как гордился своими башнями, не получалось. Было в замке что-то темное, темнее его графитово-черных стен и похожих на оплывшие свечи колонн. И даже яркий солнечный свет не мог рассеять эту черноту. Каменная химера еще спала, но сон ее уже сделался зыбким. Августу не хотелось думать, что станется с теми, кто окажется в ловушке ее стен, когда химера окончательно проснется.
Август вошел в дом со стороны озера. Это лицо, лишенное украшений и придуманных людьми финтифлюшек, казалось ему честнее лица парадного. Внутри было сумрачно и гулко. Разбуженное эхо разносило по бесчисленным комнатам громкие людские голоса и звуки работающих инструментов. Где-то наверху что-то пилили, забивали, двигали мебель, тревожа покой дома. Мебели было много. Наверное, ее переправили на остров, когда Август был в запое. Как и дубовые шпалеры, гобелены и вот эти уродливые, потемневшие от времени рыцарские доспехи, похожие на скелет доисторического чудовища. Кто-то решил, что замку непременно нужны мертвые рыцари? Пускай, это больше не дело Августа Берга. По большому счету он даже не знает, зачем пришел в этот спящий дом.
– Мастер Берг, надо полагать? – скрипучий женский голос подхватило эхо, разнесло по дому, и Август не сразу понял, в какую сторону следует смотреть.
Женщина спускалась по лестнице. Высокая, на голову выше его, болезненно худая, с мышиного цвета волосами, стянутыми на затылке в такой тугой пучок, что невыразительные, пепельного оттенка глаза приобрели азиатский разрез, с длинным, похожим на птичий клюв носом, тонкими губами и безвольным, скошенным подбородком, она была поразительно некрасива. Некрасивость эта ослепляла, лишала дара речи, заставляла, забыв о приличиях, бесцеремонно всматриваться в лицо женщины, гадать о том, молода она или уже старуха. Пожалуй, не старуха, но и не девица. Рубеж, отделяющий юность от дряхлости, еще не пройден, но уже скоро, очень скоро…