На мягкой земле читалось легко. По количеству и размерам волчьих следов у самых камышей я счел, что с ним расправлялась семья — двое стариков и трое молодых этого года, которые ростом догоняли старших.
Матерые, да еще вдвоем, зарезали бы его разом, как бьют на бойнях скотину. Но у стариков был свой расчет, и они пустили молодых набираться нужной науки. Учиться накрепко, по живому.
Я мог бы добавить подробностей. Я осматривал место с тем же вниманием, с каким ищут ошибку в многодневном расчете. Пристрастно, как соучастник. Да, у бычка было крепкое сердце, он молчал до последней минуты. Его первый крик вызвал мое сновидение. У снов свое время, связный сон строится и завершается в одну-две секунды. Меня разбудил второй крик. И когда я очнулся, с ним кончали. Уверенность в этом освободила меня для мысли о волках, с которыми я встретился в березовом колке в начале первой ночи. Они могли привязаться ко мне из любопытства. О таком слыхал каждый охотник. Бычка никто не тревожил добрую неделю: стало быть, волки явились со мной, за мной. Но коль так, то что они делали в нашу первую ночь? Почему они убили бычка на вторую, а не сразу?
На оба вопроса я мог тут же найти подходящие ответы — в те дни мне излишне нравилось собирать слова для любых объяснений — и я постарался не спешить. Пока я связал три дороги — волков, свою и бычка. С тем я ушел, оставив волкам их добычу.
В этом прошлом, которое и мне сегодня кажется таким удаленным, все хищники числились вредными. Сорняки. Ошибка природы, ее подобает исправить. На волков не охотились — охота есть состязание, — их истребляли всеродне, включая слепых волчат.
В ту пору лишь в узкой среде ученых- специалистов обращались ныне довольно распространенные понятия о биосфере, экологии, биоценозе. Я впервые услышал эти слова в вагоне, давно. Двое старых, по моему юному счету, людей ехали куда-то на Дальний Восток. Одеты они были во все новое и до удивления одинаково — от галстука до ботинок, как близнецы. С ними был молодой человек, им явно чужой. Он их сопровождал и как-то за ними приглядывал, о чем я тогда не подумал. Они скучали и развлекали себя беседой со мной, держась, как с равным, что меня даже стесняло, — я не привык к изысканной вежливости. Они дали мне несколько ярких представлений о взаимосвязи, о скрытом гении природы, который блюдет равновесие сил на общую пользу всех живых. И даже того, от чего зависят живые. Я сплел рассказанное ими с моим исконным, отнюдь не научным стремлением очеловечить животных. Это стремление, соединяясь с наклонностью созерцать, смирило мою охотничью страсть.