И все вопросы разом вылетели у неё из головы. Стало холодно и зябко.
Кружились только обрывки мыслей - а почему… зачем… а замочную скважину даже не видно…
Она подошла, с усилием переставляя ноги. Зачем-то подергала ручку, потом вдавила до упора кнопку звонка. В рассыпавшейся трели под конец прорезались мяукающие нотки. Таня вдруг вспомнила, что коробку звонка выбирал в магазине сам дед. Сам же и установил, хвастаясь - "слышь,
Танюш, как звенит? Колибри называется! Как эта колибри поет, так и у нас теперь свиристеть будет!"
Она тогда ещё смеялась - уж больно сомнительно ей было, что крохотная тропическая птичка может так звонко курлыкать…
За дверью квартиры было тихо, звонок захлебнулся, издав короткое бульканье. Таня развернулась, позвонила соседям, Марешкиным. Но и там никто не ответил. Значит, дядя Женя с тетей Олей ещё на работе. А дети в школе.
Снизу донесся далекий, но гулкий хлопок входной двери. Кто-то затопотал по ступеням, заработал лифт. Она отступила назад, мазнула пустым взглядом по стенам. Нужно узнать, что здесь случилось. Но страшно становилось от одной этой мысли.
Просто так замочную скважину бумагой не заклеивают.
Глаза у Тани снова начали заплывать слезами. Она моргнула, согнулась в три погибели. Вгляделась в бумажку. На середине полоски синела круглая гербовая печать, от неё отходил хвост небрежной росписи. Но буквы Таня рассмотреть не могла - те были мелковаты. Или так показалось из-за слез, застилавших глаза?
Ангелина Ивановна, вдруг вспомнила она. И со всхлипом кинулась к лестнице, споткнувшись сначала о коврик. Бисерная расшивка на башмачке ручной работы лопнула, зацепившись за ворс, на кафель с тихим шорохом посыпался бисер.
Ангелина Ивановна, или баба Лина, как её называла Татьяна, жила прямо под ними. В такой же двухкомнатной квартире, что и Дебрины. Деду баба
Лина приходилась ровесницей, а умершей Татьяниной бабке - лучшей подругой. По причине пенсионного возраста и кучи болячек баба Лина почти не выходила из дома.
С дедом, Михаил Семенычем, отношения у неё были самые дружеские. На каждое Восьмое марта старший Дебрин преподносил соседке снизу традиционный букетик тюльпанов. Когда мутно-розовых, а когда и желтых, слабо пахнущих пыльцой и увяданием.
В ответ на трель звонка в квартире бабы Лины послышались шаги.
Подрагивающий голос, приглушенный дверью, спросил:
- Кто там?
- Это я, баба Лина! Внучка Михал Семеныча, Таня! Откройте, пожал… - У неё вдруг оборвалось дыхание.
За дверью у соседки грохотнула спешно откинутая цепочка. Щелкнул замок, распахнулась дверь - сначала осторожно, небольшой щелью, а потом настежь. Баба Лина, низкая, полная, в цветастом фланелевом халате, стояла в полумраке прихожей, щуря выцветшие карие глаза. Покрасневшие, как от недосыпа… или от слез. По одутловатым морщинистым щекам цвел нехороший румянец, прорисованный паутиной сосудов. Короткие обесцвеченные пряди над ушами сбились в колючие волны.