Наверное, я никогда не научусь так ходить на каблуках, как она. Казалось, Сабина на них не просто шла — летела, почти не касаясь земли. Впрочем, если бы меня дома ждал любящий муж, я бы тоже поторопилась. А Сабину ждали. Петер поздоровался радушно, но так, что Сабина даже не заподозрила, что мы раньше с ним встречались. Но все равно отправила его под явно надуманным предлогом подальше, что меня не очень-то и расстроило. Вручила она мне не только постельное белье, но и немного посуды, отказа не приняла, на благодарность благосклонно улыбнулась и не мешкая выставила из своего семейного гнезда. Я там и рассмотреть толком ничего не успела, настолько быстро все произошло. Я шла домой, прижимая к себе Сабинины дары, и недоумевала, почему вчера Петер произвел на меня такое убийственное впечатление. Сегодня он совсем не казался вышедшим из моих грез. Да, его замечательная улыбка осталась при нем, но в остальном — он совсем не был похож на того, кого я себе намечтала. У него даже нос немного кривой. Нет, мне такого не нужно. Я тихонько вздохнула. На самом деле, не так уж он и плох, и самое ужасное в его внешности — это то, что он чужой муж.
За ручку двери черного хода я бралась с внутренним трепетом. А ну как не признает местная магия во мне права на проникновение внутрь и останусь я перед закрытой дверью? Что я тогда буду говорить иноре Эберхардт? Та сиреневая дымка, что выглядела легкой и невесомой на руке Сабины, оказалась вязко-неприятной и давящей. И цвет ее уже не казался нежно-сиреневым, теперь он был неприятно грязно-лиловым. Выглядело это устрашающе. Я успела пожалеть, что не спросила вчера, что бывает с теми, кто пытается проникнуть внутрь, не имея никакого права, как вдруг дымка растаяла без следа и дверь приглашающе распахнулась. Я зачем-то потерла руку, хотя на ней никаких следов не осталось и все неприятные ощущения пропали, а затем неуверенно шагнула внутрь.
Внутри со вчерашнего дня ничего не изменилось. В торговом зале, куда я прошла сразу после того, как переоделась, царили тишина и загадочный полумрак, сквозь щели в жалюзи просачивались лишь тонюсенькие лучики света, в них даже пылинки не танцевали — старинный артефакт отрабатывал свои обязанности безукоризненно. Камешки на баночках и флаконах поблескивали. Или не камешки, а обычное стекло? Для меня особой разницы нет. Не думаю, что когда-нибудь буду в этом разбираться. Да и к чему мне? Дорогих украшений не было и не будет, а смотреть на чужие уши и подсчитывать, на какую сумму там висят серьги, интересно только Сабине. Я еще немного постояла, наслаждаясь тишиной, пустотой и нежными ароматами, которыми отличались все изделия иноры Эберхардт. Даже ее духи, казалось, лишь подчеркивают индивидуальность, не привнося ничего своего. Не было в них резкого, бьющего в нос запаха, иной раз шедшего от работниц ткацкой фабрики, которые собирались на свидание после смены и щедро поливали себя пахучими жидкостями. Пожалуй, обилие тяжелых, неприятных запахов больше всего мне там не нравилось. И еще — вечная пыль в воздухе, которая забивалась везде, где только можно. Там хозяева и не подумали раскошелиться на артефакт против пыли, это было не столь и дорого, зато болели бы работницы реже. Инора Эберхардт тоже заботилась совсем не о здоровье своих продавщиц, а исключительно о внешнем виде собственного товара. Нельзя сказать, что она совсем о нас не думала. Жалованье было положено очень и очень приличное, вознаграждения за продажи шли, а про доплату за зарядку артефактов она сказала, не дожидаясь вопросов со стороны моей или Сабины. Сама инора Эберхардт гнушалась таким делом, ей казалось это недостойно магички ее квалификации, и тратить свой Дар на подобное считала ниже собственного достоинства. Хотя другие маги так подрабатывали. Вон Сабина очень высокого мнения о способностях своего мужа, а Петер не видит ничего страшного в том, чтобы получать за это деньги. Жаль, что моего Дара, как утверждали монахини, не хватит ни на что приличное, а значит, мне надо радоваться, что хоть такое применение ему нашли.