День тянулся медленно, томительно, дробился в час по песчинке. Солнце постепенно нагрело палату, в настежь распахнутое окно вливался плотный, горячий, остро пахнущий зной улицы. Афиноген попробовал читать, газетные строчки не вызывали обычного любопытства, черные буквы заголовков никли от зноя. Виски распирала гудящая резина. Огнем горел и поджаривался правый бок. Афиноген терпел, пытался думать о работе, о предложении Кремнева. Он помнил, что обещал еще вчера дать ответ. «Надо бы сходить позвонить, – думал он. – Может, никто не знает, что я здесь». Порой ему казалось, что он проваливается, протекает сквозь матрас. Что–то говорил ему Григорий, потом они спорили о чем–то с Кисуновым, забежала незнакомая медсестра и обратилась к нему с каким–то вопросом, он ответил, но что – не помнил. На обед Люда принесла тарелку манной каши. Он с трудом проглатывал серо–белую мучнистую жижу, не ощущая ее вкуса.
– Перевязывать вас сегодня не буду, – сообщила ему Люда, улыбаясь нежными губками, вздымая нарисованные бровки.
– Жаль. Надо бы посмотреть.
– Не волнуйтесь, больной. Врач лучше понимает.
– Меня зовут Афиноген, можно попросту – товарищ Данилов.
– Я знаю, как вас зовут, больной. Я посмотрела вашу карту, теперь много чего про вас знаю.
– Там написано, что я временно холостой?
– Мне это неинтересно.
Кисунов прислушивался с неудовольствием, наконец вмешался, не утерпел.
– А вы имеете ли право читать медицинскую карту больных?
– Имею, Вагран Осипович. Мы туда сами переписываем результаты обследования.
– И мою читали?
– Вашу не читала.
Наступил час послеобеденного отдыха. Григорий предложил воспользоваться затишьем и перекинуться по маленькой в картишки. Кисунов, как ни удивительно, его поддержал:
– До пяти к нам все равно ни один леший не заглянет.
В его безжалостных прокурорских очах мелькнула неожиданная греховная лукавинка, стало понятно, что не до конца он потерянный для общества гражданин. Бывает, держится человек как скала, все в нем установлено прочно, все подогнано самым лучшим образом: и одежда и принципы, но веет от него холодом, боязно рядом стоять; и вдруг проявит тот же человек слабинку, откроется незащищенной щекой, и станет оттого мил и симпатичен. Так вот и Кисунова Ваграна Осиповича в мгновение ока преобразила эта мелькнувшая лукавинка.
– Во что же играть, – Афиноген улыбнулся, – когда я не шевелюсь почти? Да и денежки у меня в штанах, а где штаны – бог весть.
– Хватило бы силенок карту удержать, – оживился Григорий. – Шайбочек я тебе одолжу. Может, в очешко пока и метнем?