– Самая уголовная игра.
Кисунов смутился:
– Не скажите, молодой человек. Уголовная любая игра, если в нее уголовники играют. Мы, слава богу, люди здесь порядочные. Так – время если убить. Играем без обману. Конечно, я бы предпочел пулечку, но, увы!
Григорий заманчиво загремел мелочью, которой у него оказалось припасено в медяках и серебре не меньше двух полных горстей. Кисунов тоже ловко вывернул из пижамы затейливый кожаный кошелек. Начали играть. Через полчаса у Афиногена на одеяле накопилось рублей восемь – две рублевых бумажки, трояк и куча монет. Он банковал. Вагран Осипович охал, подолгу тянул карту, профессионально, небрежно бросал: «Себе», бил обязательно на целый банк. Григорий осторожничал, карту не тянул, зато долго рассчитывал свои очки. У него часто выпадал перебор. Афиногон смеялся:
– Раздену я вас догола, мужики.
Крупный банк сбил наконец Вагран Осипович и обрадовался, как дитя. Приговаривая: «Пересчитывать нельзя во время игры», – он сгреб мелочь и рубли в карман пижамы. По лицу его блуждала уже откровенно шалая улыбка.
– Все, – вдруг объявил Григорий, печально разводя красные руки, – шайбочки на нуле.
– Так возьми, – кивнул Афиноген на одеяло.
Вагран Осипович суетливо поддержал:
– Бери, Гриша. Не из–за денег играем, ради времяпровождения. Чего такого.
Афиногену не хотелось разбивать компанию, но и продолжать невинную забаву было тяжело. Карты он различал смутно, каждое движение добавляло болезненного жара в правый бок. Подремать бы, уснуть, во сне накопить новых сил. «Еще немного потерплю, – думал он, – ничего, потерплю. Успею выспаться».
На его счастье, в палату заглянула Люда. Мужчины не успели прибрать карты, главное – деньги валялись на одеяле предательской грудой.
– Ага! – Люда сделала такую мину, как будто застукала убийц во время надругательства над жертвой. – Вот вы чем тут занимаетесь, голубчики!
Афиноген на всякий случай прикрыл медяки и рубли ладонью. Гриша Воскобойник представил себе, как его мгновенно и с позором выписывают из больницы, и затуманился. На товарища Кисунова, сурового человека – «ревизора», привыкшего вскрывать и искоренять чужие оплошности и недостатки, поимка с поличным произвела гнетущее впечатление. Он сделал было по– попытку изобразить непричастность к происходящему, однако вышла неловкость: гримаса наивного удивления и возмущения никак не вязалась с зажатым у него между пальцев бубновым тузом.
Хохотушка Люда не упустила случая взять реванш за многие прошлые обиды. Она вошла в палату, дверь же оставила чуть приоткрытой.
– От кого, от кого, – начала она тоном милицейского протокола, – а от вас, Вагран Осипович, меньше всего ожидала. С виду такой приличный больной, хорошо знает наши порядки – и вот на тебе. Организовали безобразие в палате, принудили послеоперационного тяжелого больного. Придется докладывать заведующему.