Афиноген, превозмогая поскрипывание в боку, опустился, полуприсел. Он ударил точно, не целясь особенно, по краешку нижней «двушки». Все три монетки перевернулись с «решки» на «орла».
– Продолжим? – деловито спросил Афиноген.
– Да! – не смалодушничал азартный третьеклассник. Минут за пять Афиноген отыграл у него все деньги общим достоинством в семнадцать копеек.
– Добродетель всегда торжествует, – непонятно объяснил он Вадику свой успех. – Но что я вижу, тебя огорчил проигрыш? Ты готов распустить нюни?
Вадик Черноусое побледнел:
– Вам так кажется, дядя.
– Отлично! Что значит деньги для бледнолицего брата? Обычные железки. Хочешь, мы заключим с тобой договор на тропе войны?
– Еще чего!
– Я предлагаю тебе почетные условия. Смотри. Ты получаешь обратно весь свой капитал, а взамен даешь мне честное слово благородного человека.
– Ну?!
– Ты обещаешь никогда не заставлять играть на деньги маленьких детей.
– А сам могу играть? – перестраховался Вадик Черноусое.
– Играй пока, – великодушно согласился Афиноген. – Твоей судьбой мы займемся отдельно. Мы еще вернем обществу полноценного пионера. Я нахожу в тебе задатки благородного воина.
Вадик Черноусое, надо сказать, готов был продол* жать разговор до бесконечности. Вся эта мелюзга слышала, как великий взрослый игрок назвал его благородным воином. А он и есть – воин. Три дня назад он не побоялся вступить в заведомо безнадежное сражение с хулиганом Шевяком из соседнего дома и, находясь уже в состоянии близком к скоропостижной капитуляции, ухитрился прокусить Шевяку ухо. Более того, он до смерти напугал Шевяка, наврав, что его укус смертелен, потому что родители сделали ему особые прививки от бешенства.
– Я согласен! – сказал Вадик твердо. – Согласен не играть с ними на деньги… Плевать мне на них. Я их и трогать не буду.
– Подай мне, пожалуйста, мои тапочки! Я тебе верю на слово, хотя следовало бы по хорошему обычаю скрепить договор кровью.
Денежки опять перекочевали к пуговицам и подшипнику, только две копейки Афиноген со словами благодарности вернул девочке Кате.
Он поднял глаза и увидел стоящую на балконе Наташу Гарову.
– Я зайду сейчас, – крикнул он. – Ты пока переодевайся!
Наташа изобразила книксен, засмеялась, издали сверкнули ее зубы… и исчезла с балкона.
До второго этажа Афиноген поднимался долго, но все же поднялся, всунул ноги в тапочки и позвонил. Он увидел Наташины глаза, бледную краску ее щек, услышал ее воркующе строгий голосок и освободился ото всего: дороги, глупых своих мыслей, больницы, операции, – жизнь начиналась от этого порога, за этой дверью. Надолго ли?