Семен Фролкин, дочитав, подобрал челюсть и хрипло отбарабанил:
– Пусть представит свидетелей! Это клевета!
Карнаухов наугад пригласил Инну Борисовну.
•– Инна Борисовна, мальчики утверждают, что ничего подобного не было. Прочтите, пожалуйста.
Инна Борисовна эффектно поправила парик, быстро пробежала заявление.
– Нет, этого не было, – смутилась она. – Но было еще хуже.
– Что?! – взлетел Фролкин. – Что такое? Стука– лина нанесла мне производственную травму. У меня синяк во всю ногу. Хотите покажу? Пусть ответит за побои.
– Покажи! – улыбнулся Карнаухов.
Фролкин сгоряча схватился за ремень, но опомнился, бросил затравленный взгляд на Сергея, забормотал что–то совсем невразумительное о неприкосновенности личности, воинствующем невежестве и необходимости довести дело до суда. Он очень остро переживал инцидент. Николай Егорович его остановил:
– Инна Борисовна, так что же все–таки произошло? Что они такого сказали?
– Не могу повторить.
– Матом, что ли, ругались?
– Нет,
– Господи, детский сад какой–то. Никоненко объясни ты, пожалуйста.
Сергей зевнул, демонстрируя, как ему безразлично происходящее, вяло произнес:
– Вот так мы и работаем. Ничего не было. Сенька справедливо отметил, что некоторые наши женщины осатанели. Вы знаете, Николай Егорович, там повесили какой–то юмористический приказ. Вроде, мол, курить запрещается. Пошутил, видно, кто–то…
– Никто не пошутил, – возразил Карнаухов. – Приказ подписан директором.
– Прошу прощения, – сказал Никоненко, – тогда, разумеется, все правильно. Мы подпись не разобрали. Думали, какой–то идиот пошутил. А если директор… конечно, мы понимаем. Простите великодушно, Инна Борисовна.
– Не обращайтесь ко мне! – вспылила женщина. – Вы не имеете права со мной разговаривать.
Карнаухов слушал перепалку, все более раздражаясь. Он сам в душе не одобрял новый странный приказ, но не мог допустить, чтобы в его присутствии подрывали авторитет директора.
– Вы свободны, – сказал он Никоненко и Инне Борисовне. – А ты, Сеня, задержись чуток. Вдвоем мы, пожалуй, скорее разберемся.
Семену Фролкину наедине он сказал:
– Ребятки, производство – это не семейный очаг, где можно высказывать все, что взбредет в башку. Нравится тебе человек или нет – тут не главное. Главное – работа. Нужно, Сеня, уметь быть терпимым.
– Какая работа? – вскипел Фролкин. – С кем работа?! – и вдруг потух, успокоился, как–то жалеючи и сочувственно взглянул сбоку, не в глаза, а в ухо Николая Егоровича, договорил совсем устало: – Пересадите нас с Никоненко в другую комнату, товарищ заведующий.
– Там свой участок, у вас свой. Разве ты не понимаешь? Вот что, Фролкин, тебе надо отдохнуть. Ты устал, я знаю, у тебя ребенок. Может быть, пойдешь в отпуск? Какую–нибудь путевку тебе выхлопочет профсоюз. А?