Но нас от этого отделяют еще века. В темном XI столетии римская церковь, несколько путаясь в логике, но в общем совершенно вразумительно сама внушала народу, что сатанинскими добрые христиане должны считать не воздушные похождения живых людей, а веру, будто подобные похождения в действительности возможны. И этот взгляд не был, подобно некоторым иным из ранних проявлений средневекового рационализма, лишь достоянием отдельных исключительных умов среди тогдашних церковных деятелей. 10-я книга Буркардовых «Постановлений», куда внесен был Canon Episcopi, осуждавший веру в полеты с Дианой или Иродиадой, была принята Грацианом в составе его известного Декрета и вместе с тем получила обязательную силу для всех верных католиков.
Здесь мы должны, однако, сделать одну довольно важную оговорку. В эпоху Каролингов церковные соборы проклинали тех, кто распускает слухи, будто стриги в самом деле существуют. В эпоху Коперника и Кеплера та же церковь склонна была всякого человека, сомневавшегося в существовании стриг, самого заподозрить в принадлежности к их числу. Такая противоположность, конечно, поразительна, но ею не следует увлекаться, как увлекались многие историки нашего вопроса, которых она побуждала сильно преувеличивать степень просвещенности церковных и светских правителей в конце первого и в начале второго тысячелетия по Р. X., что спутывало в этих трудах и общую историческую перспективу. Источник их ошибки, как это ясно показал нам Гансен, заключался при этом в следующем. Одно и то же слово «стрига» в VII-XII и вXV-XVII веках связано было с существенно различными образами. Для эпохи, когда свирепствовали процессы ведьм, всякая стрига являлась непременно злой колдуньей: согласно этому «ведьма» в тогдашнем церковно-юридическом языке совершенно безразлично обозначалась то словом striga, то словом malefica. Женщины, летавшие по ночам, и напускали главным образом, по мнению столь компетентных судей, как авторы «Молота ведьм», и бури с градом, и болезни, и разные другие пагубы, которые нам уже приходилось перечислять. Напротив, в занимающую нас сейчас эпоху два эти представления – о колдовстве и о ночных полетах – жили еще совсем раздельно, как это явствует из памятников права, где вопрос о стригах соединяется еще иногда с вопросом о наказании блудниц, но никогда не смешивается с вопросом о мерах против колдовства. Между тем привычка, образовавшаяся на изучении позднейшей «ведовской» литературы, неизменно заставляла историков и в памятниках более раннего времени соединять со словом «стрига» полный образ ведьмы, благодаря чему общий смысл разбираемых нами сейчас указов против веры в стриг и получал у них не совсем правильное толкование. Так, Зольдан на основании приведенного нами выше Саксонского капитулярия 787-го года, где Карл Великий повелевал карать не стриг, пожиравших людей, а людей, пожиравших стриг, приходит к выводу, что уже в Карлову эпоху «германский дух готов был навсегда порвать с самою верою в волшебство», ибо «тут смерть грозит не волшебству, а вере в оное». На деле же капитулярий Карла нисколько не касался вопроса о реальности деяний, приписывавшихся настоящим колдунам, и все другие данные показывают, что в VIII веке германский дух был еще очень далек от разрыва с верою в их возможность. Припомним хотя бы приведенное нами выше обращение германских епископов к Карлову сыну, Людовику Благочестивому: в нем совершенно еще не слышно голоса скептицизма. Не много скептицизма отыщешь и в трудах таких корифеев тогдашней теоретической мысли, как Рабан Мавр или Гинкмар Реймский.