18 июня 1940» года, когда определился полный разгром Франции, Шуленбург сообщал Риббентропу:
«Молотов пригласил меня сегодня вечером в свой кабинет и передал мне горячие поздравления советского правительства по случаю блестящего успеха германских вооруженных сил».
)
Ни рейхсминистр, ни германский посол не знали, что пятью днями ранее, 13 июня, Молотов встретился с только что прибывшим в Москву послом Франции Эриком Ла-бонном. Тот передал пожелание Парижа «обменяться мнениями о средствах поддержания равновесия сил», нарушенного германским наступлением. Иными словами, Франция просила советской поддержки. Молотов в ответ осведомился, готов ли Париж обсудить бессарабскую проблему, но у Лабонна не было инструкций на сей счет.
Не исключено, что Сталин готов был договориться с Парижем о союзе на условиях признания советской сферы влияния в Восточной Европе, выторгованной по договору Риббентропа — Молотова, чтобы ударить Гитлеру в спину, в почти неприкрытый Восточный фронт. Но быстрое и неожиданное поражение Франции летом 1940 года явил ось для Молотова ударом и сделало немедленный удар по Германии неактуальным. Поражение Франции полностью изменило политическую ситуацию на Европейском континенте.
12—14 ноября 1940 года Молотов побывал в Германии, где вел переговоры с Риббентропом и Гитлером об урегулировании спорных проблем в отношениях между двумя странами и возможности заключения союза. В первый день переговоров Молотова в Берлине произошел любопытный казус. Вот что вспоминает Валентин Бережков, впервые работавший тогда в качестве молотовского переводчика:
«На переговорах в имперской канцелярии с германской стороны участвовали Гитлер и Риббентроп, а также два переводчика — Шмидт и Хильгер. С советской стороны — Молотов и Деканозов и тоже два переводчика — Павлов и автор этих строк. В первый день переговоров, после второй беседы с Гитлером, в имперской канцелярии был устроен прием. Молотов взял с собой Павлова, а мне поручил подготовить проект телеграммы в Москву. В то время не было магнитофонов, стенографистов на переговоры вообще не приглашали, и переводчику надо было по ходу беседы делать в свой блокнот пометки.
С расшифровки этих пометок я и начал работу, расположившись в кабинете, примыкавшем к спальне Молотова во дворце Бельвю, предназначенном для высокопоставленных гостей германского правительства. Провозившись довольно долго с этим делом, я вызвал машинистку из наркомовского секретариата, который в несколько сокращенном составе прибыл с нами в Берлин. Едва машинистка вставила в пишущую машинку лист бумаги, как дверь распахнулась и на пороге появился Молотов. Взглянув на нас, он вдруг рассвирепел: