— Княже, — подбежал к Годославу запыхавшийся посыльный, — там, на большой пристани, наши союзники садятся в свои лодьи и уходят! Они бросили нас, рекут, что град всё равно сгорит, а франков слишком много!
— Добромысл! — кликнул князь Годослав. — Сейчас враг ударит пуще прежнего, нам долго не выстоять! Бери Умилу и сыновей, уводи их!
— Князь, я тебя не брошу! Вели уводить семью другому, я с тобой до конца, я…
— Брательник, — князь схватил Добромысла за плечи, — я тебе не только семью доверяю, я тебе ободритскую землю спасать велю! Мы будем держаться, чтобы вы успели уйти, пока Людовик не бросился следом! Торопись, Добромысл! — Он крепко обнял брата и помчался в гущу сражения.
Четырёхлетний малыш, сидя в теремной светлице на лаве, застланной шкурами, вытягивает голову и настороженно глядит по сторонам. Он в одной рубашонке, только проснулся, светлые волосы растрёпаны, в голубых очах недоумение, переходящее в страх. За бревенчатыми стенами всё не так, как обычно, там что-то огромное страшно ворочается и скрежещет. В светёлку проникают чьи-то испуганные крики, и тонкими синими змейками вьётся удушливый дым. Малыш закашлялся и громко заплакал.
— Рарог, сынок, — вбежала перепуганная мать малыша, одной рукой прижимая к себе самого маленького Синеуса, а другой держа за руку среднего, Трувора, — пойдём скорее!
Вслед за Умилой вбежал дядька Дорбомысл с каким-то скарбом. Он подхватил на руки плачущего Рарога, и они торопливо покинули уже загоревшийся с одной стороны терем. Дым и пепел носились над водою великой реки Лабы, над домами вчера ещё шумного прибрежного торгового града Гама. Во дворе десяток воинов из княжеской теремной охраны тут же окружили княгиню с чадами.
— Живее, братцы, франки в любой миг могут кольцо замкнуть, — поторопил Добромысл, передавая скарб воинам. Сверху что-то сильно грохнуло по крыше терема, раздался хруст ломающегося дерева, полетели вниз осколки деревянной черепицы и щепа. Двое ближайших охоронцев мигом прикрыли щитами княгиню с детьми.
— Камнемёты уже сюда бить начали, быстрее к реке, — крикнул Добромысл. — Хотя там могут быть лодьи Людовика.
— Ничего, нас немного, найдём лазейку, — ответил десятник, приняв у княгини Трувора, а младшего Умила понесла сама. Все быстро двинулись по горящему граду.
Над головой злобно зашипело, и Рарог узрел, как в бревенчатую стену дома воткнулась большая стрела. Обмотанная ближе к зубчатому наконечнику горящей смоляной вервью, она заполыхала жарче, роняя огненные капли смолы или густого масла. От удара липкая вервь, будто живая горящая змея, сползла на стену неровными огненными кольцами. Сухое дерево заполыхало. Ещё одна такая же стрела воткнулась в крышу длинного строения для скота, а в дальний конец с неба упало что-то тяжёлое, легко пробив крышу, и тотчас послышалось испуганное кудахтанье кур и жалобное блеянье овец. Крыша загорелась, но никто ничего не тушил, по улицам метались перепуганные животные и редкие женщины, дети да старики. Расширенные от ужаса очи маленького Рарога замечали всё и запоминали навсегда. На горящей деревянной мостовой билась лошадь с переломанным хребтом, она силилась подняться и не могла, озираясь на подползавшее к ней всё ближе пламя. Один из замыкающих охоронцев неуловимым движением меча прекратил мучение животного.