Завел в дом, захлопнул дверь, подпер изнутри копьем.
Ишь как перепугалась, Крашенушка. Личико бледное-бледное.
В кроватке заворочался, закряхтел малыш. Не проснулся. Хороший мальчик. Спокойный.
– Никитушка… – хрипло проговорила женщина.
Хотела еще что-то сказать, оправдаться, но слова, видно, не шли. Горло от страха сводило.
И тогда поступила по бабьему инстинкту, самому простому, исконному. Принялась раздеваться.
Фёдрыч молчал. Смотрел. Не говорил ни слова.
А что он мог сказать? Шел сюда, понятия не имел, что делать будет. Убить женщину, да еще – с грудным дитём? Наверное, он может. В жизни всякое бывало. Пальнуть тебе в живот или гранату под ноги кинуть – это и ребенку под силу. Тогда не до выбора. Или ты убьешь, или – тебя. Но вот так, хладнокровно, обдуманно… Однозначно – нет. Ну предала. И что? А то Фёдрыча по жизни не предавали. Особенно бабы. Вон жена первая… Через полгода после свадьбы с солдатиком-срочником застукал. Солдатик, щенок, лужу напрудил, когда старший лейтенант Федоров его за шкирку из квартиры волок. Правильно, кстати, обоссался. Иначе Фёдрыч его вполне и прибить бы мог. А за что? Подогнали щенка стиральную машину подключить, а тут – баба. Молодая. Красивая. Блондинка. Орала Фёдрычу вслед, что, мол, невиноватая она. Солдатик, дескать, сам. Типа снасильничал… Счас!
Сначала «насильника» выкинул – из подъезда во двор. Велел: стоять смирно! Вернулся – и женушку следом. Тоже в чем мать родила. «Продолжайте, – сказал. – Пусть людям тоже радость будет».
Жена потом долго обратно просилась. К командиру части ходила… Звонила, мол, бес попутал и всё такое. Сама не понимаю, зачем…
Вот и Фёдрыч не понимал. Но – выгнал.
И сейчас тоже не понимал. Но – взял. Предложенное.
Выглянув предварительно в окно: не идет ли кто из дружков почившего юноши.
Было жарко. У Фёдрыча всегда на адреналине желание обострялось. Не у него одного.
Крашена орала, как кошка в сезон. Хороша баба! А когда вот так, раскинувшись да выгнувшись навстречу: еще! Слов нет.
Слов и не было. У Фёдрыча.
А у Крашены – нашлись. Хорошие слова, правильные. Мол, ты уйдешь, а мне здесь – жить. И сыночек махонький… Это ты – добрый, а эти даже своих младенцев, которые не приглянулись, или когда еды мало, зимой в лес выносят. Волкам на поживу.
А парень тот, за которого ты переживал, он крут оказался. Его в яму кинули, к другим полоняникам, а он одного полоняника убил, а потом…
Фёдрыч слушал и не верил. Санёк? Не может быть!
А вот и может. Пока сюда ехали, Грим Желтобородый всю дорогу о том рассказывал. И восхищался. Мол, в последнем походе Гимли Мешок Пальцев самого ярла спас, щитом прикрыл, а тут какой-то безоружный вьюнош взял да и зарубил Гимли его же собственным топором. Такого парня, не будь на нем крови, он, Грим, на месте ярла принял бы в хирд без проверок и прописок…