– Так и есть. Но зачем на них столько серебра? И этот шелк? Разве нельзя обойтись без этого?
Что я мог ему ответить? Сказать, что обувка моя – статусная? Что лично меня вполне устроили бы сапожки без всяких изысков, но мои друзья-товарищи такой простоты не поймут?
– Обойтись можно. Но – зачем? Мастеру, который делал эти сапоги, было приятно показать свое искусство. Мне приятно их носить, а людям приятно на них смотреть. Что в этом плохого?
– А ведомо ли тебе, господин Ульф, сколь многим людям пришлось трудиться для того, чтоб ты надел эти сапоги? Знаешь ли ты, насколько издалека привозят шелковую ткань, которой обшита твоя обувь? Чтоб добыть ее, купец построил корабль, нанял моряков, переплыл море. Все эти люди подвергались лишениям и бесчисленным опасностям, они оставили свои семьи, рисковали жизнями, а иные и погибли. И это лишь для того, чтобы ты украсил свои сапоги, которые ныне так заляпаны грязью, что вряд ли кто-то разглядит, как они красивы.
От такого наезда на мою ни в чем не повинную обувь я несколько растерялся, и отец Бернар решил, что железо нагрето достаточно.
– Все вы, язычники, таковы… – начал он новый обличительный пассаж, но тут я его перебил:
– Эй, погоди, монах! Разве только язычники украшают одежду?
Что за несправедливость, в самом деле? Я бы понял, если бы отец Бернар упрекнул норманов в жестокости, но в стремлении к роскоши!.. Чья бы корова мычала!
– А как же шелк и серебро на одеждах ваших священнослужителей? – задал я риторический вопрос. – Там хватит серебра и шелка на тысячи таких сапог! И, можешь не сомневаться, кое-что на сапоги и пойдет. На наши сапоги!
Терпеть не могу двойных стандартов!
– Это же совсем другое, – возразил монах, но я не ощутил в его голосе уверенности. – Украшения сии служат величию Господа.
– А изысканная пища, которую кушает настоятель, тоже способствует величию Бога? – осведомился я. – А эта лепешка, которая у тебя в руке? Как сказывается на величии Господа отсутствие на лепешке гусиного паштета?
– Ты видел на мне украшения? – задал встречный вопрос отец Бернар. – Стало быть, и лепешка без паштета в моей руке – уместна. И кто я таков, чтобы судить о том, что должно, а что нет, если… – Тут он замялся.
– …Если в Ватикане любят и шелк, и золотишко! – подхватил я.
Отец Бернар одарил меня пристальным взглядом.
– Ты неплохо осведомлен… для нормана.
– А ты неплохо ездишь верхом – для монаха, – парировал я. – Признайся: было время, когда твоя рука чаще сжимала меч, чем четки?
– Почему ты так думаешь?
Угадал. Что ж, я всегда подозревал, что мой личный миссионер – из бывших шевалье.