Жрет «праведный». Хлеб то в вино окунет, то в масло. Глаза в прорезях маски – хитрые, подлые…
– Что, госпожа межицкая, ужель не рада?
Держат Людомилу два мужика. Рожи брезгливые, словно не боярышню держат, а лягуху склизкую. Ну да, по их вере женщина – сосуд с грехом.
А невинная девица – особая мерзость, потому что – видимость лживой чистоты. А по их вере все в жизни – грязь. И грязь эта должна быть явной. Потому велят еретикам их дьяволы-пастыри в самом грязном паскудстве жить: в блуде сатанинском, в грехе свальном. Ибо чем грязнее человек, тем слабее его связь с этим миром, а душа, следовательно, ближе к освобождению.
Все это Людомила от другого «праведного» слышала. Успел кое-что наболтать, отродье бесово, пока Пчёлко его не зарубил.
Пчёлко, Пчёлко… Где ты, верный друг?
Людомила поглядывала на трупы у конюшни, пытаясь разглядеть: нет ли среди мертых тела ее управляющего. Если Пчёлко сумел уйти, есть надежда…
– Холопа своего высматриваешь? – догадался «праведный». – Там не ищи. Не пришел еще твой холоп к освобождению. И долог будет его путь. Эй, кликните Пижму, пусть тащит сюда нечистую тварь, управляющего здешнего!
– Нету Пижмы, праведный, – пробасил один из державших Людомилу. – Он в село побег: межицких истинной вере учить. Дозволь, я притащу убивца?
– Тащи, – разрешил «праведный». – А ты, боярышня, на меня так глазами не зыркай. Лучше истине внемли: ибо близится последний час мира сего. Сокрушается ныне ваш мир руками Бога не ведающих русов… А-а-а, вот и холоп твой!
Людомила обернулась и вскрикнула от ужаса. Связанного, окровавленного Пчёлку мужик-еретик тащил за собой, подцепив крюком за ребро!
– Пчёлко! – Людомила бросилась к нему, но второй мужик поймал ее за край рубахи и отшвырнул назад с такой силой, что Людомила, не устояв, упала на землю, к ногам «праведного».
«Праведный» захихикал.
– Прости, госпожа, – хрипло произнес Пчёлко.
Он не мог прийти ей на помощь. Не мог.
Людомила поднялась. Сжала в кулаке край рубашки, порванной мужиком.
– За что? – спросила она тихо.
– За то! – «Праведный» поднял палец, устремил на Пчёлку. – Помнишь меня, человече?
– Пусть черт вас разбирает, богумилов, под личинами вашими! – с ненавистью выплюнул Пчёлко.
– А я тебя помню, – мягко, почти ласково произнес богумил. – Ты ведь братьев моих убил.
– Я убил, еретик! Отправил прямоком в ад! К вашему… – Тут мужик, что привел Пчёлку, дернул за крюк, и речь пресеклась стоном.
– Эх, не ведаете вы истины! – сокрушенно изрек «праведный», окунул ломоть в вино, откусил. – Эх, не ведаете. А истина же в том, что мир сей первенцем божьим Сатаниилом сотворен. Им же и души людские осквернены, ибо не может чистая душа в теле зловонном обитать, а покинет его, не медля, и к сонму ангелов присоединится. Не в том освобождение, чтобы смерть принять. – Голос еретика постепенно набирал силу. Богумил уже не говорил – гремел: