– Нам бы следовало покрыть головы, – сказал он.
– Не тревожьтесь, Захария. Мертвые нас простят, – возразила посол.
* * *
Том выскочил из подвального помещения и поспешил к входной двери.
Однако та была заперта – открыть ее без ключа он не мог.
Тогда Саган бросился к лестнице и помчался наверх, перепрыгивая сразу через две ступеньки. На первом этаже в музей входили посетители, показывая билеты женщинам-служительницам, стоявшим у входа.
Это уже слишком!
Он в Чешской республике, через восемь лет после скандала, и у него появился шанс встретиться лицом к лицу с человеком, который знает правду.
Репортер сказал себе, что должен успокоиться, а потом думать и действовать рационально.
Он спокойно сошел с лестницы и, извиняясь перед посетителями, оказавшимися у него на пути, зашагал к двери и к внешней лестнице. В окно он видел отдельные участки кладбища и один раз заметил Саймона и женщину, которые стояли на дорожке, посыпанной гравием, и разговаривали. Саган наблюдал за ними сверху, а они не имели никаких шансов его заметить. Слева открывался вид на улицу, ведущую мимо прилавков к Староновой синагоге.
И тут Том увидел Элли.
До нее было не больше пятидесяти ярдов.
Она решительно шагала по улице.
* * *
Элли не обращала внимания на стоящие слева прилавки и снующих вокруг туристов – все ее внимание было сосредоточено на железных воротах, до которых оставалось пятьдесят ярдов. Люди поднимались по лестнице в музей, где она побывала час назад, направлялись на первый и второй этажи, чтобы осмотреть экспонаты.
Упрек Берлингера произвел на девушку впечатление.
Как и письмо деда.
В последние годы его жизни она проводила с ним много времени, доставляя ему удовольствие долгими беседами. Он и думать не мог, что его внуки обратятся в иудейскую веру. Марк смирился с тем, что сын отверг его религию, и не сомневался, что его дети последуют тем же путем.
«Но ты, моя дорогая, особенная. Ты сама сделала выбор и стала той, кем должна стать по праву рождения, – сказал он Элли, когда узнал, что она приняла иудаизм. – Должно быть, на то была Божья воля».
Они много раз говорили о жизни и евреях, и он отвечал на множество ее вопросов.
«Я могу не соглашаться с верой твоей матери, – сказал ей дед. – Но я ее уважаю. Я хотел, чтобы мой сын исповедовал иудаизм, и понимаю, как сильно желала твоя мать, чтобы ты приняла христианскую веру. И я никогда не стану на это посягать».
Он сдержал свое слово.
Однако не признал ее достойной.
Во всяком случае, посчитал ее веру недостаточной.
«Левит должен быть мужчиной, а я не смог найти достойного кандидата. Поэтому я уношу доверенную мне тайну в могилу».