Он ведет себя так, словно оказывает мне величайшее одолжение тем, что пишет их. Мне же полагается быть смиренной и довольной, как слон. Клянусь, бывают дни, когда он ненавидит меня, потому что я терпеть не могу его драгоценные ящики и то, что из них выходит.
В самый первый раз я едва заставила себя пойти туда – то есть к бюро. Когда я проснулась и обнаружила его записку у себя на подушке (которая была очень краткой и гласила: «Загляни в выдвижной ящичек бюро!»), мне надо было притвориться, будто я не заметила ее. Я могла бы сказать, если бы он спросил, что ее украл кот или ветер подхватил и унес куда-то. Но я боялась этого своего нового мужа, которому, похоже, кусок дерева был куда дороже, чем я.
Когда я проснулась, он еще не вышел из дома, и я сразу догадалась, что он стоит и прислушивается внизу, посему не стала медлить. Я выпрыгнула из постели так быстро, как только смогла, и, словно привидение, прямо в ночной рубашке, отправилась в комнату, где он держит свое бюро. Один из выдвижных ящичков был самую чуточку приоткрыт, словно глаз, который подмигивает, но не очень умело. Мне не хотелось дотрагиваться до него больше необходимого. Увидев кусочек кремовой бумаги, я выхватила письмо из ящика, словно кот, ловящий воробья.
После этого я чуть ли не бегом выскочила из комнаты. Мне не хотелось читать письмо, пока бюро смотрело на меня. Да, письмо было хорошим, но ничто не могло утешить меня после такого способа его доставки.
Следующее его письмо тоже оказалось милым, еще одно – уже не настолько, а вот последнее…
Сегодня утром, перед тем как уйти, он вытащил меня из постели и крепко поцеловал в губы.
Едва он ушел, как я выскочила в коридор, расставила руки в стороны и принялась кружиться на одном месте, словно осьминог в море, пока горечь его поцелуя не слетела с моих губ. Мне хотелось прогнать свои страхи тем способом, к какому я всегда прибегала в детстве.
– Ты всегда… – говорит он мне теперь.
Когда он начинает с этих слов, я теряюсь. Нет смысла отрицать все те ужасные вещи, в которых он меня обвиняет.
– Ты всегда все делаешь хуже, чем оно должно быть, – говорит он. – Почему ты не обнимешь меня и не поцелуешь? Вечно мне приходится самому ползти к тебе на коленях.
Я слишком испугана, чтобы сказать: «Мне страшно». В его глазах нет любви, а лишь холодный блеск, как бывает, когда на свет выныривает лезвие ножа.
Я чувствую, как он берется за оружие, чтобы начать против меня военные действия. Но сначала он лишь тихо обороняется. Он говорит мне:
– Ты всегда отмахиваешься от того, в чем сама виновата.