С болью в душе я понял, что и сам, следуя примеру Клодии, становлюсь смешным и нелепым. Но это не мешает мне любить и ненавидеть ее еще сильнее. Просто к прежней боли добавилась новая, только и всего. Цицерон выставил мои поэмы на всеобщее осмеяние, ведь они написаны рогоносцем. Будь я крепче духом и телом, я бы ополчился на него. Но у Цицерона слишком много врагов: его хорошо охраняют.
К тому же в последнее время мне изрядно нездоровится, настолько, что я не смогу справиться даже со стариком. Меня беспокоит кашель. А ведь мне нет еще и тридцати; мне полагается быть в расцвете сил и зрелости. Но грудь у меня впалая, как у подростка, а кости на лице выпирают наружу, грозя прорвать кожу. Мускулы на руках стали дряблыми и обвисли, словно бычья шкура, растянутая для дубления. Вся асафетида в Кирене не может унять клокотания у меня в груди. Я даже провел ночь в храме Сераписа[186], надеясь, что бог пошлет мне здоровый сон. Но мне снились лишь кошмары, в которых я видел знакомый силуэт Клодии, неистово занимавшейся любовью со случайными мужчинами в темных переулках.
Отец прислал лекаря из самой Вероны, чтобы тот выслушал мою грудь. Ради его спокойствия мне пришлось проглотить горькую настойку чемерицы, верного средства от помешательства.
– Вам необходим отдых, – уговаривал меня лекарь, – не засиживайтесь допоздна и побольше плавайте. Ешьте больше фруктов.
Посему я удвоил ежедневную дозу перебродившего давленого винограда. Ха!
…Мчитесь, о, мчитесь сюда, внемлите словам моих жалоб! Тщетно, злосчастная, их из глубин я души исторгаю, Сил лишаясь, пылая огнем и слепа от безумья. Если я вправду скорблю и жалуюсь чистосердечно, Не потерпите, молю, чтоб рыдала я здесь понапрасну.
Сосия и Фелис находились в его комнате в Locanda Sturion. Она взяла себе за правило являться сюда без приглашения, словно предъявляя на него свои права. Сосия уже сталкивалась с прекрасной владелицей, которая без смущения встретила ее наглый взгляд и отвернулась, даже не покраснев.
– Почему все упорно твердят, что она бесподобна? – поинтересовалась Сосия, без стука распахивая дверь в комнату Фелиса. – Нос у нее слишком большой, а рот – кривой. К тому же она еще и худа. Если бы Беллини рисовал ее, причем рисовал без прикрас, то портрет вышел бы просто ужасающий.
Фелис, стоя у окна, не счел нужным обернуться и небрежно бросил через плечо:
– Это правда; она не похожа на обычных венецианок. Но от этого ее внешность только выигрывает. Людям нравится думать, что они встретили редкую красоту, тогда как остальным недостало ума и утонченности, чтобы оценить ее по достоинству. И они неизменно расстраиваются, услышав, как кто-либо другой восторгается ее очарованием.