– Вот такими, дети мои, печатники хотят видеть своих женщин. Восхочет ли кто-либо из вас взять такую особу в жены? Мегеры и шлюхи, редакторы и печатники…
Он с неудовольствием отметил, что уродливая монахиня из Сант-Анджело все еще остается в числе его обожателей, шепча что-то себе под нос. Он наклонился с кафедры в попытке разобрать хотя бы слово. Но оказалось, что она лишь повторяет его речи, словно заклинание.
Уродливая монахиня шептала:
– Шлюхи и редакторы, шлюхи и редакторы.
* * *
Днем Ианно сгибался под тяжестью памфлетов, клеймящих Катулла и печатников, разнося их адресатам. Он покрылся синяками после драк с торговцами, продающими книги с тележек, или теми, кто носил их в корзинах, тыча в лицо прохожим.
– Ты переусердствуешь, сын мой, – сказал фра Филиппо, стараясь не смотреть на мозжечок, переливающийся всеми оттенками розового и серого. Ианно плохо выглядел: физические нагрузки отняли у него много сил. Но мышцы его окрепли, а на запястьях вздулись жилы.
– Дело не памфлетах, а в самой проклятой книге. Каким-то образом стихи отпечатались у меня в памяти, и я все время слышу их. О, прошу вас, выслушайте мою исповедь, отец! Я разрываюсь от пороков. Я разношу памфлеты, пытаясь истощить свои силы и покарать себя за то, что сотворил и помыслил.
– Не нужно говорить мне… Право, твой духовник куда более подходит для этого…
– Да, но он не поймет меня так, как вы, потому что вы читали этого Катулла и ощущали так же, как и я, вызванный им огонь в своих чреслах.
– Да, но прошу тебя, не надо…
– Понимаете, сегодня утром я с излишней нежностью трогал свой орган, а потом, после самоистязания, я понял, что мне это понравилось, и я совершил…
– Ианно! Не оскверняй это помещение откровениями подобного рода. Ты, презренный негодяй…
– Откуда в вас столько злобы и недоброжелательства? Вы хотите оставить меня в моем грехе без покаяния?
– Я бы хотел, чтобы ты оставил меня в покое.
Ианно отвесил священнику низкий поклон и удалился.
Уходя, он с вызовом бросил через плечо:
– Монахиня с Сант-Анджело согласна со мной.
* * *
Теперь, вернув себе аудиторию, фра Филиппо позволил себе роскошь усилить свою пламенную риторику. Его проповеди стали куда более страстными и даже угрожающими. Он с удовлетворением отмечал красные мантии и соболиные меха сенаторов на переполненных скамьях, и именно им он адресовал слова предостережения, каковые должны были вселить страх в их честолюбивые сердца. Однажды утром он заметил, что на Мурано, дабы послушать его, прибыли Доменико Цорци и Николо Малипьеро, известные тем, что оказывали покровительство равно печатникам и шлюхам Венеции. Он постарался отогнать от себя все мысли о том, что они, эти утонченные аристократы, для которых ничего не стоило приобрести сразу целую библиотеку печатных книг, могли приехать для того, чтобы посмеяться над ним.