Бруно поднялся по одной из четырех лестниц и исчез, посему она прислонилась к колодцу и стала высматривать его меж колонн. Руки ее, сложенные за спиной, нащупали морду крылатого венецианского льва: камень обрел бархатистую гладкость от прикосновений крепких ягодиц тысяч германцев, что опирались на него.
Она заметила гладкую щеку Бруно, промелькнувшую между двумя арочными проходами, подошла к нижней ступеньке ближайшей лестницы и взбежала по ней, не поднимая глаз. Перед ней возник какой-то мужчина. Он с любопытством взглянул на нее, но она не дала ему времени на размышления, а быстро прошла на следующий этаж. Она не обращала внимания ни на кого, кроме своей добычи: черная накидка юноши исчезла за углом.
Следуя за ним на расстоянии десяти шагов, она позволила ему войти в открытую дверь. Затем она появилась у входа сама и остановилась в тени. Из своего укрытия она увидела группу мужчин, человек десять, сгрудившихся вокруг какого-то металлического аппарата, размерами и видом напоминавшего ручную тележку; один мальчишка уносил печатные листы, усеянные черными рядами букв; двое мужчин склонились над металлическими прямоугольниками, а еще один размешивал в котле какую-то угольно-черную жидкость. Кто-то накрыл металлическую пластину одеялом, и раздался сочный шлепок, словно большую рыбу свалили на стол.
Над дверью она заметила надпись, вырезанную на доске вишневого дерева. «ИОГАНН И ВЕНДЕЛИН ДА СПИРА» – прочла она, и имя показалось ей знакомым.
Из раскрытой двери повеяло резким запахом, и это вырвало ее из задумчивости, напомнив о молодом человеке, ради которого она и пришла сюда.
«Вот, значит, чем он занимается, – подумала она, – этот славненький молодой человек».
…Мнится мне, он бог, а не смертный образ, Мнится, пусть грешно, он превыше бога: Близ тебя сидит, не отводит взора, Слушая жадно Смех рокочущий этих губ. А мне-то Каково терпеть! Чуть, бывало, встречу Лесбию – душа вон из тела. Слово Вымолвить трудно. Нем язык. Дрожа бормочу. Под кожей Тонким огоньком пробегает трепет, И в ушах звенит, и в глазах темнеет – Света не вижу.
– Господин доктор, – сказала Сосия, подав на завтрак серую кашу из кукурузной крупы, едва сдобренную подливой. – Вы должны иметь бумаги, на которых были бы указаны ваше имя и адрес. Состоятельным клиентам очень понравились бы такие подробности. А вы заработали бы больше денег. Они предпочитают дорогие болезни, лечение которых длится дольше.
Рабино, на чьих руках ночью от чумы умерли двое ребятишек, поднял усталые глаза и взглянул на нее. Почему ее образ в последние дни двоится и расплывается? Интересно, неужели этот отвратительный запах когда-то казался ему привлекательным? Он не мог понять, что она говорит ему своим похотливым голосом. Почему у всего, что он ест, такой странный металлический привкус? Она была его женой, но не казалась даже членом семьи. Она неизменно величает его «господин доктор», ни разу не назвав по имени – Рабино. Даже прикасаясь к коже своих пациентов, он чувствовал бóльшую близость.