Но при этом все до единого письма были написаны рукой Венделина.
«Я хочу обладать тобой в этой жизни – и в следующей тоже».
«Я не буду счастлив, пока ты не окажешься вне досягаемости для боли».
Венделин содрогнулся, вновь распихал письма по ящикам и задвинул их.
«А это бюро, оказывается, какое-то порождение зла. – Мысли путались у него в голове. – Я позволил его красоте заглушить голос собственного сердца. Люссиета была права, – понял он, – и мне надо бы послушать ее. Она способна чувствовать куда лучше и тоньше меня, хотя книги она презирает. Она верит и предвидит события на таком уровне, который намного глубже моего собственного восприятия. Я просто читаю и киваю головой фактам, которые попадают в нее. Это – примитивное и мелкое познание. А понятия и образы, которыми руководствуется Люссиета, живут у нее в крови. А где же она сама? – вдруг подумал он. – Моя бедная, несчастная, любимая жена? Я должен за многое извиниться перед ней».
И вдруг откуда-то сверху, с чердака, до него донесся слабый шум – он услышал, как что-то скрипнуло и закачалось там.
* * *
Бруно купил стрелу во frezzeria, квартале ремесленников, причем одну-единственную. Запершись у себя в квартире, он упражнялся до тех пор, пока мог держать лук и пока ему не пришлось сделать над собой усилие, чтобы промахнуться мимо цели.
В два часа ночи он осторожно подошел к камере, спотыкаясь на немощеной Пьяцца. Он миновал виноградники и деревья, растущие в одном ее углу, и прошел мимо небольшого дворика каменотесов, расположившегося в тени campanile. Бруно машинально отвернулся от вони общественной уборной. Даже ночью, когда залитая лунным светом базилика выглядела особенно величественно, резкий запах человеческих экскрементов напомнил Бруно о странном сочетании возвышенной роскоши и приземленных потребностей, которые ярко проявились на Пьяцца, делая ее похожей на утонченную аристократку, прозябающую на своей вилле в деревенской глуши. Днем здесь бурлили блошиный и фруктовый рынки, работали пекарни, цирюльни и нотариальные конторы. Даже вокруг колонн Дворца дожей приткнулись маленькие лавчонки, а неподалеку находилась лечебница. Сидящие в клетках под campanile опозоренные клирики прижимались к прутьям решеток.
«Здесь сосредоточились жизнь и смерть, – подумал он, – а теперь тут оказалась и Сосия. В кои-то веки она не прячется у себя дома, в Сан-Тровазо, а выставлена на всеобщее поругание».
Хотя в такой час глазеть на нее было просто некому.
Он наклонился и заглянул в камеру. Сосия спала, а вокруг нее дремали крысы. Как она вообще может спать? Зная, что утром ее ждет долгая пытка?