Нур-ад-дин за несколько дней в Искандарии прокутил сотню динаров, пошел к старику москательщику, чтобы взять из тысячи динаров деньги на расходы. Но не нашел старика в лавке. Ожидая москательщика, юноша глазел по сторонам и рассматривал купцов. Среди торгового люда он разглядел персиянина, восседавшего на муле. Позади него сидела девушка, похожая на чистое серебро, или на палтус в водоеме, или на газель в пустыне. Ее красота смущала сияющее солнце, и глаза ее чаровали, а грудь походила на слоновую кость; у нее были жемчужные зубы, стянутый живот и ноги, как концы курдюка, и была она совершенна по красоте, прелести, тонкости стана и соразмерности:
И будто сотворена она, как желал бы ты, —
В сиянье красы — не длинной и не короткою.
Краснеет в смущении роза из-за щеки ее,
И ветви смущает стан с плодами расцветшими.
Как месяц, лицо ее, как мускус, дыхание,
Как ветвь, ее стан, и нет ей равной среди людей.
И кажется, вымыта жемчужной водой она,
И в каждом из ее членов блещет луна красы.
Персиянин тем временем сошел с мула и помог девушке спуститься на землю, потом кликнул посредника и сказал ему: «Возьми эту девушку и покричи о ней на рынке». Посредник вывел невольницу на середину рынка. Он скрылся на некоторое время и вернулся со скамеечкой из черного дерева, украшенной слоновой костью. Поставив скамеечку на землю, усадил на нее девушку и откинул покрывало с ее лица. Явилось лицо, подобное дейлемскому щиту или яркой звезде, была эта девушка подобна луне в четырнадцатую ночь:
Соперничал с ней красою месяц по глупости —
Пристыженный он ушел, от гнева расколотый.
А дерево бана, коль со станом сравнять ее,
Пусть руки погибнут той,
кто будет дрова носить!
А как хороши слова поэта:
Скажи прекрасной в покрывале с золотом:
«Что ты сделала с мужем праведным и
набожным?»
Покрывала блеск и лица сияние, им скрытого,
Обратили в бегство войска ночей
своей яркостью.
И пришел когда мой неслышно взор,
чтобы взгляд украсть,
Метнули стражи ланит ее звездой в него.
Посредник спросил купцов: «Сколько вы дадите за жемчужину и за газель, ускользнувшую от ловца?» Один из купцов сказал: «Она моя за сто динаров!» Другой сказал: «За двести динаров». Третий сказал: «За триста динаров». И купцы до тех пор набавляли цену за девушку, пока не довели до девятисот и пятидесяти, и продажа задерживалась только из-за предложения и согласия…»[2]
И тогда посредник подошел к персиянину, ее господину, и сказал ему: «Цена за твою невольницу дошла до девятисот пятидесяти динаров. Продашь ли ты ее, а мы получим для тебя деньги?» — «А девушка согласна на это? — спросил персиянин. — Мне хочется ее уважить, так как я заболел во время путешествия, девушка прислуживала мне наилучшим образом. Я поклялся, что продам ее лишь тому, кому она захочет. Спроси же ее, и если она скажет: “Согласна”, продай ее, кому она пожелает, а если скажет: “Нет”, не продавай».