— Да тут… — Командир перевел взгляд с карты на нас. Я мигнул, и он замолк. Он хотел сказать, что если соединить, все три точки, линия превращалась в указательный палец, направленный в сторону перевалбазы. Я сложил карту и сунул в стол: пусть не маячит перед глазами, пока жена с сыном вроде не поняли этот указующий перст. Им спокойнее, а самому надо быть начеку.
— Говоришь, рыбу не тронул? — спросил я сторожа, когда пошли к вертолету. — А что за примана была, которую утащил?
— Да эта… Кусок такой лохматый пуда на три. Семка у пастухов выменял… Как ее… Копалька, во!
— Копальгын.
— Может, так… Зубищами тащил, словно перышко. Ух, здоровен, змей!
— А ты чего карту спрятал? — спросила жена, когда улетели гости. — Надо всем знать все, чтобы быть начеку.
— Да, спокойное житье кончилось, — согласился я. — По любому делу на улицу только вместе и с оружием.
— Прямо не верится, — она покачала головой, — столько лет говорили об этом Кадьяке, но в глубине души считали за легенду.
— А теперь вот бродит у дома. Так?
— Выходит. По карте видно — прямо к нам идет.
— Это не Кадьяк. Это белый медведь. Кадьяк действительно легенда.
— А как же пилоты?
— А копальгын? — спросил я. — Почему в бригаде медведь не тронул оленину? Почему сейчас, у горняков, он не обратил внимания на рыбу? Да потому, что рядом была знакомая пища — моржатина. Мы же читали, вспомни, что хищники обходят незнакомых зверей и редко, даже голодные, пробуют нетрадиционную пищу, особенно когда рядом родная. Кошки вон в поселках крыс ловят, а евражек не трогают. Охотники с побережья сколько рассказывали: придет в отсутствие белый медведь, нерпу утащит, а оленину даже не попробует.
— А что же с окраской? Песцы не пачкаются, всю зиму белые.
— Да, тут есть какой-то нюанс. Но дойдем и до него. Кстати, вопрос с жирафьей шеей и большой головой вроде отпадает. Съесть он мороженый кусок, пусть даже в двадцать килограммов, не мог за минуту-полторы, что тянулся переполох. Он его унес. Куски копальгына почти круглые. В пургу, в темень под лучом фонаря контур зверя показался нереальным из-за добычи, которую посчитали частью силуэта. Номыльгын — охотник рассказывал; белый медведь лахтака таскает в зубах, что за двести кэгэ тянет запросто.
— Олени, две упряжки! — закричал с крыльца сын. — Еще гости!
— Это Окот и Тэгрэт едут, — сказала жена.
* * *
Только поздно вечером, упаковав в нарты продукты, мы принялись за новости. Вначале выслушали Тэгрэт, потом рассказали о случае на Выроттынкимвееме.
— Умкы, — просто и уверенно сказал Окот.
— А почему буро-рыжий?