— Ей что, очень мало платили в последнее время?
— Очень. За детские стишата всегда платили смешные деньги. За переводы чуть побольше. У неё был какой-то очень большой перевод. Она над ним сидела чуть ли не год. И получила, вроде, неплохо. Но долги накопились… Почти все, если не все, ухнуло в эту бездну. Я-то к ней со своими проблемами не лезла. Мы с Виталькой крутимся как можем. Я на рынке сумки продаю. Виталька после работы ездит бомбить на своем «жигуленке» до трех-четырех ночи. А как же! Дите же завели! Но мать мне все-таки от этих своих денег сунула немножко, прямо в бюстгальтер затолкала, чтоб я Юрику непременно купила педальную машину. В свое время не смогла это чудо техники приобрести Витьке, а уж он так хотел… ревел… Он вообще у нас ревучим был. Даже когда поступил в Суриковское — прибежал домой в слезах радости. Художественная натура, что с него взять! Мать очень, очень его жалела. Он запьет, а она свое: «Нервишки у него слабенькие. Моя вина. Он пережил столько после того, как облил себя кипятком. В три годика столько мук испытать!»
— Наверное, для него это будет большой удар… — сказала я.
— Когда узнает, что мать умерла? — Дарья поймала в ладонь падающий яблоневый лепесток и рассматривала его долго-долго. — Запьет. Крепко запьет. Я даже не знаю, что с ним будет дальше… Сегодня художников тьмы и тьмы. А покупают все больше модерновых, с сильным подвывихом. Правда, ему повезло как-то. Он сделал портрет Екатерины Великой, ну, копию с известного портрета. Тут же купил какой-то англичанин, заплатил хорошие деньги. Дальше — опять жди удачи и прозябай. Обычное, в общем-то, дело… Его две жены бросили. Не кормилец, а так… мечтатель. Но дочке своей Настеньке старается помогать. От первого брака Настенька. Ее мать Людмила вроде меня — филолог-массажистка. Во гибрид!
— Почему ты, Дарья, ничего не говоришь про ограбление? Этот тип что-то взял на даче? Украл?
— Будильник на батарейках. Но разворошил и постель, и бумаги в шкафу. Искал, значит, серебро-золото. Это у моей-то матери! Во идиот! Во придурок! Во гадина! Со зла, небось, поломал клавиатуру на машинке. И порвал нас с Витькой. Ну снимок: мы из моря выходим в белых панамах и смеемся. Мне десять, а Витьке четырнадцать. Мать тогда получила хороший гонорар за какую-то свою книжку. У Витьки астма началась. Врачи посоветовали отвезти его в Крым, на восточное побережье. Ну и мне досталось заодно красивой жизни.
… Мы подъезжали к Москве, когда Дарья вжикнула молнией на сумке раз десять, не меньше, и, глядя на меня в упор тусклым от слез взглядом, проговорила: