Из интересных вещей, намекающих на стремление хозяина украсить свое жилище, я отметила полосатый палас, висящий на стене вдоль кровати на гвоздиках, не до конца вбитых в деревянные стены. И ещё — настольную лампу на железной ножке под стеклянным изумрудным колпаком.
— Вот так он и жил, Семен-то Григорьевич, — скорбно подытожила пожилая полнотелая тетя Тося, которая очень кстати оказалась на дачке и, судя по всему, не принадлежала к породе бестолковых, вредных домоправительниц, а напротив — понимала не очень простую для многих истину: по-доброму встретить человека много легче для сердца, чем вскипая и раздражаясь. Она сразу попросила называть её тетей Тосей, отвела в кухоньку, поставила передо мной стакан в подстаканнике с горячим дымком над ним, села напротив, обтерла углы рта чистым носовым платком и, как по-писаному, по-печатному принялась рассказывать с охотою то, что уже, как я догадалась, рассказывала многим.
— Не знаю, ничего не знаю, что случилось-то в точности. Я к племяннице ушла, у её сыночка чегой-то ушки приболели, а матери на работу, ага, она мне и позвонила, мол, выручи, посиди до утра… Ага… Я и говорю Семену Григорьевичу, что, значит, уйду на ночку, что такая необходимость подступила. Он и говорит: «А и впрямь иди. Я не маленький». Вот я до утра и была на том конце поселка, где кирпичный завод, за пять километров отсюда. Ага. Сердце ничего не чуяло. Семен Григорьевич, вроде, в хорошем состоянии, тверезый, печатает чегой-то свое на машинке… А прихожу к обеду на второй день — глядь, лежит. Он-то так частенько лежал, когда выпьет… И тут, словно спит. Ага. Тронула — холодный. Испугалась — страсть! В комнате свет горит, на столе — бутылка с водкой… И две кружки для чаю. Ага. Я как подхвачусь… и давай в милицию звонить. А телефон-то молчит. Думаю, чего это ж такое, вроде уплочено, сама ходила платила… А, видно, Семен-то Григорьевич случайно шнур из розетки выдернул. Он такой! Если выпьет, то ходит, ходит, сморит строго и со строгим лицом может кружку об пол трахнуть либо дверью хлопнуть так, что стекла зазвенят в окнах. Дозвонилась до врачей, до милиции… А толку? Был человек — нет человека.
— Значит, он с кем-то пил?
— Вроде того. Хотя, бывало и так: два стакана нальет, один, значит, себе, другой какому-то Егору. И, вроде, разговор ведет задушевный. «Ну и к какому ты, Егор, окончательному выводу про всю эту жизнь пришел? Не юли, начистоту выкладывай, кем я тебе прихожусь. Можно ли меня уважать? Я ведь сколько разных драм насочинял! И про колхоз, и про совхоз, и про кукурузу, и про искусственное осеменение! Я все могу! «Партия сказала — надо, — я, Семен, ответил — есть!» Шутил он так, я понимала, а на душе у него камень тяжелый лежал, — тетя Тося всхлипнула. — У него же такая хорошая жена была! Он все, бывало, «Розочка, Розочка»… А как померла от… не буду говорить, а то и на меня может перекинуться эта страшенная болезнь… так и свял. Пить приучился. Получит где что или пенсию — и пошел за бутылкой.