«А теперь мы вернёмся в колыбель… Решайся! Ты можешь. Решайся!»
Непривычно беспокоил большой палец на правой руке, аналитик вперился в него взглядом, затем, хмыкнув, засунул в рот и тут же знакомые ощущения подтвердили его догадку: во время разговора с Оракулом он, как плод в утробе матери, сосал палец.
Валевский расхохотался: долго, неудержимо, до слёз, до икоты. Он смеялся так, что некоторое время не мог двигаться к выходу, следуя за мелькающими сполохами на полу.
«Мама, роди меня обратно!» — повторял он и переживал очередной приступ смеха.
Откуда-то повеяло озонированным воздухом, аналитик задышал полной грудью, вентилируя лёгкие, и зашагал. Пройти путь по тёмному тоннелю предстояло в полном одиночестве. Бег бледных огоньков завораживал, их ритм гипнотизировал, располагая к размышлениям. Каждые пятьдесят шагов отмечало тихое бряцание невидимых тимпанов, напоминавшее, что путник не оставлен без внимания и находится в контролируемой жилой зоне.
…Собственно, ничего не осталось в памяти, кроме нескольких расплывчатых фраз. Но и разочарования не было. Наоборот, тело радостно трепетало от одного воспоминания о «Жемчужине мира» — таинственном обиталище Оракула, и свидание с неосознанным прошлым, предтечей рождения, теперь вызывало не смех, а умиротворение и примирение с собой.
Светящиеся огоньки вывели его через тёмный зал к выходу. Там Валевского встречал взволнованный Привратник Оракула:
— Это вам, — сказал чиновник, вручая настоящий бумажный лист, глянцевый, с водяными знаками: над гладью моря восходит солнце и летит альбатрос. На листе было отпечатано краткое «ДО ВСТРЕЧИ!»
— Что это?! — спросил ошарашенный Валевский, держа на весу драгоценную бумагу и не зная, как с ней поступить.
— Оракул разрешает посетить его ещё раз, — пояснил чиновник, удивлённый не меньше Валевского. — Очень редкий случай, сэр. Очень редкий. Мне рассказывали, что такое бывает, но на моей памяти вы — первый. Поздравляю.
Через день Арт подал рапорт о командировке на поверхность, в зону боевых действий. А ещё через месяц, понадобившийся на переподготовку, Валевский окунулся в ад самой несправедливой и бесперспективной войны. Войны, где у солдат Колоний было одно желание: выжить. И не было ни ясной цели, ни возвышенного патриотизма, придающего высший смысл кровавой бойне. При удачном раскладе можно было вернуться домой, отделавшись косметической хирургией, при неудачном исходе вместе с ранением рисковали подхватить одну из многочисленных зараз внешнего мира, к которым подводники за двести лет в стерильной атмосфере рифов потеряли иммунитет.