Мне не довелось видеть Киру Синайскую нигде, кроме как на фото. Ни живой, ни мертвой. Поэтому судить о том, удалось ли визажистам и стилистам добиться полного сходства, я не мог. Скажу лишь, что первой реакцией на увиденное был тихий скулеж внутреннего голоса: «Вот это женщина!»
– Ну, как я тебе? – поинтересовалась преображенная Яна. – Нравлюсь? Или раньше интересней была?
– Не то слово, – я галантно взял ее руку в свою и, припав на одно колено, поцеловал запястье. – Ты настоящая богиня! Сейчас я как никогда понимаю Бережкова, в такую невозможно не влюбиться.
– Ага, – усмехнулась она, – и невозможно не убить. После того, как влюбишься. А убивать ее было за что, уж поверь.
– Ты до сих пор злишься на свою мать? Я, разумеется, не могу тебя одернуть, приструнить. Кто я тебе?
– Ладно, не парься, проехали. Давай, что я там должна…
Мы около часа просидели с ней в специально выделенном кабинете управления МВД, обсуждая и репетируя нюансы.
Мне казалось, мы учли все, что по крупицам удалось раздобыть за последнее время: и подмеченное тетушкой Тамарой, и откровенно рассказанное жертвами, и то, о чем поведала мне потерявшая ноги Мария Федорчук…
Наконец, результаты моих непосредственных многочасовых бесед с Лекарем – они тоже не прошли даром.
– Вспомни маму, – наставлял я девушку. – Как она двигалась, ее темперамент, походку… Стремительно, почти молниеносно или медлительно?
– Тут ты прав на все сто, – качала головой Яна. – Уж чего-чего, а молниеносности у нее было хоть отбавляй. Резкая, дерганая, как взведенная пружина, которую спустили с фиксатора.
Приглашенная специально для «идентификации» коллега по работе Киры Станиславовны, увидев Яну, всплеснула руками:
– Господи, такого не может быть! Вылитая Кира!
Потом она разгримировалась, и я вез домой прежнюю Яну, остро чувствуя, что надо бы что-то сказать, не молчать, но нужные слова, как назло, рассыпались горохом по неровному асфальту, в голове теснились одни банальности. Остро требовалось какое-то напутствие, сочувствие… Завтра девчонке – ни много ни мало – предстоит в образе матери появиться перед отцом, которого никогда до этого вживую не видела. Архисложная задача даже для профессионалов. Шутка ли!
Молчала и Яна, глядя в одну точку. Меня подмывало рассказать ей про свою дочь, возможно, история тронула бы ее, вызвала сочувствие. Однако в этом случае получалось, что я прошу ее помочь лично себе. А за смерть своей дочери я должен поквитаться сам.
Подумав, я решил воздержаться.
Что-то будет завтра… Вспомнив последний разговор с Либерманом, где он провел параллель с голливудским судебным процессом, где адвокаты берутся защищать откровенных преступников, я поразился психологической точности этого сравнения. Отличие было лишь в том, что заседание суда можно прервать или перенести, а у нас завтра все решится прямо в кабинете.