– Ничего, подождут, – он погладил себя по животу подобно беременной на последнем месяце. – Аппетит потом лучше будет. Так побывали или нет?
Уйти от ответа не получалось: в кабинете висела звенящая тишина. Отвечай, доктор, тебе задан вопрос!
– Побывал, а что?
– Поговорили? С дочерью, я имею в виду. Общение с ней…
– Это не твое дело! – оборвал я его, тут же пожалев об этом.
Любая грубость с моей стороны – это очко в его пользу. Я прекрасно отдавал себе в этом отчет, но ничего не мог поделать, так как его интерес к моему прошлому был похож на бормашину семидесятых годов, когда в здоровый живой зуб без анестезии с невыносимым жужжанием вгрызалось тупое сверло…
– И все-таки, Илья Николаевич, – его кривая усмешка, казалось, барельефом отпечаталась у меня на сетчатке обоих глаз. – Не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра мы все равно вернемся к этому вопросу. Этот нарыв, этот гнойник в душе необходимо вскрыть, наладить дренаж. Как бывший хирург вам говорю. И сделать это лучше сегодня…
– Замолчи! Тебе бы в Майданеке или Освенциме такую… липкую хирургию практиковать.
– Хирургам часто приходится причинять пациенту боль, – развел он руками, дескать, не я виноват, профессия такая. – Тут уж ничего не поделаешь. Так как насчет беседы на кладбище? Я не поверю, что, оставшись один на один с могилой, вы мысленно молчали. Вы наверняка…
– Что ж ты за человек такой?! – мне стоило больших усилий, чтобы не врезать кулаком по столу. Большое облегчение почувствовал бы.
– Такой же, как вы, – невозмутимо пояснил он, глядя мне в глаза. – Из белков, жиров, углеводов, аминокислот. Из клеток, короче. Ну, облегчите душу, откройте чакры! О чем вы беседовали с дочерью на ее могиле?! Просили прощения, признайтесь! Ведь просили?..
Первое, что я сделал, вернувшись домой, – достал перстень и принялся его разглядывать. Вряд ли женщина стала бы его носить. Перстень был явно мужским украшением. Многогранник бриллианта почему-то напомнил мне тлеющий уголек, хранящий в себе свет и тепло прежних хозяев.
И вдруг догадка сверкнула одной из его граней: а вдруг Яна – дочь Бережка?! Достаточно вспомнить тот самый случай, когда Кира пришла к нему домой накануне экзамена по литературе. У них наверняка что-то было! И результат этого «чего-то» спустя восемнадцать с лишним лет бесцеремонно врезался в мою «тойоту»…
Не потому ли мне показалось, что с фотографии Кира Синайская как-то по-особому взглянула на Бережка перед его обмороком, что мать и дочь очень похожи. А я к тому времени был уже знаком с Яной. В памяти мгновенно одно наложилось на другое.