Был тёплый весенний день, и в церкви негде было протолкнуться. Запах человеческого пота перебивал удушливый сладкий аромат благовоний, белым облаком поднимавшихся с серебряных кадильниц. Зажатый со всех сторон Палладио сдерживал своё раздражение лишь сладостной дрожью при мысли о том, что ни дородная дама справа, ни парень слева, который, судя по запаху, был рыбаком, не знали, что это он создал столь удивительное творение.
Архитектор поднял глаза к небу, отстранившись от толпы.
Его не интересовала служба, он просто разглядывал свою церковь. Она была великолепна, и гордость буквально распирала его.
Распределение пространства и материала внутри церкви изумительно сочеталось с внешним фасадом. Трёхчастный план отражался в последовательности нефа, алтаря и хоров. Их разделяла не только разная высота пола, но и разное оформление потолка. Парные пилястры, вздымающиеся от пола до потолка, придавали целостность необъятному пространству. Здесь не было фресок, лишь скупая роспись и несколько скульптур. В отличие от любой другой венецианской церкви, красота таилась не в убранстве, а в самом здании. Оно было не просто красивым, а продуманным – идеально выверенным геометрически. Даже если обыватели не увидят этого, Господь, надеялся Палладио, поймет – разве небеса и сама природа не были созданы по законам геометрии? В завитках папоротника, в спиралях раковины улитки, в панцире неприметного наутилуса – везде скрыто золотое сечение. Палладио переступил с ноги на ногу и взглянул вниз.
Вот он. Наутилус.
Палладио велел вымостить церковь красным и белым мрамором терраццо, и в одной из плит, которую принесли каменщики, он обнаружил идеально сохранившегося наутилуса. Главный каменщик хотел выбросить её, но Палладио настоял на том, чтобы оставить плиту с ископаемым. И вот оно, под его ногами, он не стал прятать его, а установил плиту с наутилусом на видном месте, в проходе между скамьями, где каждый мог его увидеть.
Когда он только получил этот заказ, ему казалось, что его заточили в Венеции, как наутилуса в камне. Ему хотелось сбежать от чумы, отвергнуть единственный заказ Республики, своё величайшее творение и, как он надеялся, начало многих других. Так и должно быть – наутилусу следует находиться в самом сердце церкви; эту шутку, он был уверен, Всемогущий Господь поймет.
Палладио чувствовал колоссальное облегчение, и это чувство перекрывало все остальные. Теперь церковь уже не принадлежит ему; она отдана людям, жителям Венеции, которые должны делать её своей – воскресенье за воскресеньем, неделю за неделей, год за годом. Он может больше никогда не войти в неё, поскольку обычно не посещает свои строения после окончания работы. Как писатель, который, закончив книгу, закрывает её раз и навсегда и никогда больше не дотрагивается до неё. Его наследие вырвалось на свободу.