Венецианский контракт (Фьорато) - страница 195

И как только она поцеловала его – впервые, прижавшись губами к его губам, он открыл глаза.

Площадь Сан-Марко никогда не была так многолюдна, даже во время карнавала. Это был величайший военно-морской смотр в городе со времен Четвертого Крестового похода, когда правоверные и ненасытные отправились на разграбление Константинополя. Даже подготовка к Лепанто всего шесть лет назад не могла с этим сравниться; машина войны заработала быстро, мгновенно стряхнув с себя оцепенение. «Эх-эх-эх, несчастная Венеция! – воскликнул Палладио. – Опять все повторяется».

Дворец дожа представлял собой апокалипсический фон для этого действа. Великолепный белый фасад превратился в обуглившиеся руины. Пожар превратил его из сияющей белозубой улыбки в почерневшую кривую ухмылку уличного торговца.

Палладио пробирался между шлюхами, любезничавшими с моряками в их последний день на берегу, и женами, умолявшими мужей не ходить на войну. На самодельных сценах актеры commedia dell'arte разыгрывали пьески со злобными турками, размалёванными, в огромных тюрбанах, с уродливыми крючковатыми носами и развевающейся бородой.

Сотни горожан выстроились у входа в базилику. Тот факт, что ни церковь, ни Святой, ни его стражи-кони не пострадали в огне, казался всем чудом. Внутри, в полумраке, где пахло благовониями, они молились Мадонне Никопея – иконе, спасенной от турок, и просили не подпускать неверных к городу. Венеция всегда полнилась слухами, а за последнюю неделю они переливались через край; новость о том, что турки надвигаются на город, чтобы захватить его, распространялась быстрее огня.

Палладио оставался холоден к переживаниям народа; он направлялся к дожу. Он повернул к зданию Сансовиньяно, где временно расположился правитель города. Величественный, украшенный фресками зал гудел, словно пчелиный улей, матросы и мальчишки, не успевшие ещё отрастить бороду, сновали взад-вперед. Фрески на стенах заслонили огромные карты, которые принесли из Salle delle Mappa дворца, некоторые из них были порваны, некоторые обуглились по краям, на некоторых пламя оставило пепельные дыры. И посреди всего этого, как длинная серебряная стрела в компасе, стоял дож.

Если бы не повелительный тон, Палладио едва бы узнал его. Вместо длинного красно-белого одеяния и шапки корно, которые он надевал на церемонию освящения церкви, на нём были синяя мантия и серебряные доспехи с орденом Морского адмирала; коротко остриженные седые волосы и борода делали его на тридцать лет моложе.

Сегодня он был не Себастьяно Веньером, старым дожем Венеции, а Себастьяно Веньером,