И наткнулась на не совсем обычную стопку: на верхнем конверте не было ни адреса, ни марки. Озадаченная Сэди просмотрела остальные конверты. Одно или два пришли по почте, но остальные были такие же чистые, как первый. Внезапно до Сэди дошло. Мягкая красная лента, едва уловимый намек на аромат духов… Любовные письма!
Не совсем то, что Сэди искала, но ее обуяло любопытство. Кроме того, Элеонор вполне могла поделиться своими тревогами с возлюбленным. Сэди торопливо дернула за красную ленточку, и письма разлетелись по полу. Сэди мысленно выругала себя за неловкость – когда их теперь разложишь по порядку! – как вдруг заметила что-то необычное, как будто не из этой пачки.
Сэди стразу узнала бумагу – затейливый орнамент из темно-зеленых побегов плюща по краю листка, – почерк и чернила. Да, это первая половина письма, которое она нашла, исследуя лодочный сарай, письма, которое Элеонор написала Энтони, когда тот воевал. Сердце Сэди колотилось как бешеное, когда она разгладила листок и принялась читать. Позже ей покажется, что это было предчувствие. С первых строк она поняла, что нашла недостающий кусок головоломки, ключ к разгадке, который как с неба свалился.
– Сэди?
Она вздрогнула и подняла голову. Клайв с довольным лицом стоял в дверях, держа тетрадь в кожаном переплете.
– А, вот вы где!
– Да, вот она я, – рассеянно ответила она, все еще думая, чем обернется ее находка.
– Похоже, мы нашли, что искали, – взволнованно произнес Клайв, со всей скоростью, которую позволяли старые ноги, подошел к кровати и сел на край рядом с Сэди. – В дневнике Энтони за тысяча девятьсот тридцать третий год. Элис была права, ее отец все подробно записывал. Отдельная тетрадь на каждый год – в основном наблюдения за природой и упражнения для развития памяти. В те годы я сам ими увлекался, когда учился запоминать все подробности с места преступления. А еще там заметки в виде писем какому-то Говарду. Думаю, это его друг, которого убили в первую войну. Вот что я нашел. В июне тысяча девятьсот тридцать третьего года у Энтони похоже, началась новая черная полоса. Он пишет другу, что за прошлый год ему стало хуже, что-то изменилось, но он не знает, что именно, и рождение сына не принесло облегчения. Вообще-то, в ранних записях Энтони несколько раз упоминал, что плач малыша всколыхнул воспоминания о чем-то, что случилось во время войны, о некоем «инциденте». В последней записи незадолго до Иванова дня он пишет, что старшая дочь Дебора рассказала ему нечто ужасное и это «разрушило иллюзию» его идеальной жизни.