Помяни черта, он тут как тут: в дверях спальни появилась Констанс Дешиль, одетая в лучшее платье, волосы (аккуратные, светлые, гладкие) уложены на макушке в затейливую прическу, на шее сверкают драгоценности. Элеонор скривилась. Деньги, вырученные от продажи этих драгоценностей, могли бы спасти Лоэннет. Мать жестом велела горничной отойти и сама зашнуровала корсет дочери. Затянув шнурки так сильно, что Элеонор ойкнула, Констанс с ходу принялась перечислять достойных, на ее взгляд, молодых людей, которые сегодня вечером будут на балу у Ротшильдов. Элеонор не верила своим ушам. Неужели это та самая женщина, которая категорически отказывалась отвечать на вопросы отца о дорогих покупках, легкомысленно заявляя: «Ты же знаешь, я не запоминаю подробности»? В своем исчерпывающем описании мать не упустила ни одной мелочи, касающейся потенциальных женихов.
Наверняка на свете существовали матери и дочери, которым подобное занятие доставило бы удовольствие, но Констанс и Элеонор были не из их числа. Для Элеонор мать оставалась чужой, холодной и отстраненной особой, которая никогда ее не любила. Элеонор так и не поняла, почему (слуги в Лоэннете шептались, что хозяйка всегда хотела сына), но не сильно горевала по этому поводу. Неприязнь была обоюдной. Сегодня в рвении Констанс ощущалась некая маниакальная нотка. Кузину Беатрис (которая с возрастом приобрела пышные формы и нездоровое пристрастие к любовным романам Элинор Глин[9]) упомянули в последнем номере «Придворного циркуляра»,[10] и неожиданно соревнование между сестрами вышло на новый уровень.
– …старший сын виконта, – говорила Констанс. – Его дед нажил состояние на какой-то сделке с Ост-Индской торговой компанией… сказочно богат… акции и облигации… американские интересы…
Все эти слова, наряды, ожидания были оковами, из которых Элеонор мечтала вырваться. Она не любила лондонский мир лепнины и вымощенных дорог, утренних примерок в ателье мадам Люсиль на Ганновер-сквер и послеобеденных экипажей, развозящих приглашения на очередной чай с болтовней в придачу. Элеонор нисколько не интересовали советы журнала «Леди», как управлять прислугой, украшать дом и избавляться от лишних волос в носу.
Рука невольно потянулась к цепочке на шее, вернее, к подвеске, спрятанной под одеждой, – нет, не к медальону, а к оправленному в серебро тигровому клыку, подарку отца. Поглаживая знакомые гладкие грани, Элеонор позволила взгляду затуманиться, и отражение в зеркале расплылось. Голос матери превратился в слабое жужжание, комната в лондонском особняке исчезла, и Элеонор оказалась дома, в Лоэннете. Они с отцом и мистером Ллевелином сидели на берегу ручья, и все в мире было хорошо.