– Вы мне солгали.
– Ты лепечешь, как школьница, – сказала Рут Зардо. – Оскорблен в лучших чувствах? Я знаю, что поможет. Виски?
– Сейчас десять утра.
– Я не предлагала, я спрашивала. Ты принес виски?
– Нет, конечно.
– Тогда зачем пришел?
Арман Гамаш и сам не мог вспомнить. Рут Зардо обладала странной способностью сбивать с толку, даже если перед человеком стояла ясная цель.
Они сидели у нее в кухне за белым пластиковым столом на белых пластиковых стульях, подобранных на свалке. Он бывал у нее и раньше, причем однажды – на самом странном обеде, какие ему доводилось посещать; он тогда вовсе не был уверен, что все гости останутся в живых.
Но сегодняшнее утро, хотя и со своей долей безумств, оставалось предсказуемым.
Все, кто оказывался близ орбиты Рут и тем более в стенах ее дома, но не был готов к мозгам набекрень, не мог винить в этом никого, кроме самого себя. Людей часто удивляло, что мозги набекрень оказывались у них, а не у Рут. Та оставалась язвительной и ясно мыслящей.
Роза, засунув клюв под крыло, спала в гнезде из старого одеяла на полу между Рут и теплой плитой.
– Я пришел за книгой Бернара о пятерняшках Уэлле, – сказал Гамаш. – И за правдой о Констанс Уэлле.
Рут вытянула губы, словно размышляя, чем продолжить – поцелуем или проклятием.
– «Моя мать давно умерла и покоится в другом городе, – невыразительно процитировал Гамаш, – но со мной так еще и не покончила».
Губы втянулись, разгладились. Все лицо Рут обмякло, и Гамаш даже испугался – не инсульт ли у нее. Но глаза по-прежнему смотрели проницательно.
– Что ты сказал? – спросила она.
– Почему вы это написали? – Он вытащил из сумки тоненькую книжицу и положил ее на пластиковый стол.
Рут впилась в нее глазами.
В потрепанную и надорванную обложку. Голубого цвета. Просто голубого, без всякого рисунка. С одним только названием: «Антология новой канадской поэзии».
– Я взял ее в магазине Мирны вчера вечером.
Рут перевела взгляд с книги на человека:
– Расскажи мне, что ты знаешь.
Гамаш открыл книгу и нашел то, что искал:
– «Но кто тебя обидел так, / что ран не залечить, / что ты теперь любую / попытку дружбу завязать с тобой / встречаешь, губы сжав?» Ваши слова.
– Да. И что? Я написала много слов.
– Это было ваше первое опубликованное стихотворение. И оно остается одним из самых известных.
– Я писала и получше.
– Может быть. Но мало такого же проникновенного. Вчера, когда мы разговаривали о приезде Констанс, вы сказали, что она призналась вам, кто она такая. И еще вы сказали, что больше не задавали ей никаких вопросов. Увы.