Людмила сидела в кресле в привычной для себя позе — поджав длинные ноги. В свете бликов экрана, она была похожа на девушку — подростка. Эта женская незащищенность, так раньше волновавшая Ивана Андреевича, опять вызывала раздраженье.
— Глаза портишь.
Замечание прозвучало по — старчески, словно он выговаривал внучку, а никак не жену. Не дождавшись ответа, вдохнув знакомый аромат духов, он поцеловал Людмилу в висок.
— Привет! Как дела на работе? Ужинать будешь? — на одном дыхании спросила Людмила и, не отрываясь от экрана, отстранилась от мужа.
— Спасибо, я поужинал в ресторане. Что — то устал. Пойду спать.
Он еще раз наклонился и поцеловал сухими губами жену в то же висок.
— Да, милый, ложись. Я тоже скоро буду ложиться.
В спальне на прикроватной тумбе стояла большая чашка уже давно остывшего чая. Иван Андреевич даже сам не заметил, как стал регулярно пить приготовленный Людмилой чай, на каких — то, толи грузинских, то ли китайских травах.
Обруч, сдавливающий голову, немного слабел. Дышать стало легче и сердце не колотило в груди. Он устало закрыл глаза, пытаясь таким образом обмануть бессонницу. Сон не шел. В голове крутилась сегодняшняя встреча, оставившая в душе осадок недосказанности.
Разговора с дочерью не получилось. Спасибо ей, что не задала ни одного не удобного вопроса, и ему не пришлось ни оправдываться, ни извиняться, перед взрослой дочерью. Спроси она, например, вспоминал ли ее, и если да, то почему за столько лет даже не написал письма, не поздравил ни с одним праздником. Не спросила. Даже о его единственном сумбурном письме напомнила только вскользь.
И он хорош был. Ивану Андреевичу вдруг стало стыдно за эту встречу и свой никчемный разговор все о себе, да о себе. Не так и не о том надо было говорить с дочерью.
За окном снова полетел снег. Иван Андреевич провалился в сон. Ему снилась маленькая Саша такой, какой он ее помнил. Он носил дочку на руках и подбрасывал вверх. Девочка звонко смеялась и все норовила уцепиться пухлыми ручонками за его шевелюру…
Саша проснулась от того, что холод забрался под одеяло. С того момента, как она оказалась на перроне Киевского вокзала, борьба с холодом стала привычным делом. Казалось, чужой город хотел по — быстрее избавиться от нежданной гостьи. Пришлось рывком вскочить с кровати, схватить теплый халат, оставленный в кресле, и положить поверх одеяла. Стало теплее.
В том мире, и в той Москве, которую она скоро сменит на тихий германский Целле, осталась часть ее жизни, ее любовь. Она хотела забраться куда — то, что бы быть как можно дальше от Стрельникова и от самой себя. Но эта поездка ни от чего не спасла, ничего не решила. И только вспомнив о забронированном биллете до Москвы, она стала думать о своем доме.