— Тут ты права, — неожиданно легко согласилась Анна, — несчастных женщин, русских, украинок, немок, евреек, насильно загнанных войной в Сибирь, хоть пруд пруди. Я не сомневаюсь: многие из них готовы за кусок хлеба, за «гвардейский талон» на все, но… вспомни немецкую пословицу: «Мельник любит ксендза, сын мельника ксендзову дочку».
Анна тяжело вздохнула, подняла воротник осеннего пальто, поежилась.
Мороз пробирал до костей, спину холодило, а грудь и живот грело. Уходить из этой тиши и безлюдности не хотелось. В бараке, на ходу, в колонне, да и в цехе ссыльные все время на людях, поговорить откровенно, отвести душу не с кем да и опасно. Толстая Маргарита, недавняя продавщица сельпо в их колхозе, предупредила соседей: «В бараке заметила несколько незнакомых женщин. Возможно, это — подсадные утки, «стукачи». А здесь, в котельной, можно было вдоволь наговориться. — Эта проклятая война, — вновь заговорила Анна, — уничтожит нравственные начала, люди уже уподобляются зверям. Мы хоть в тылу, а на фронте… Представляешь, что там делается? Тысячи смертей, страшные пытки, насилия, газовые камеры, лагеря. Хотя… в газетах писали только про немецкие концентрационные лагеря, но наш «Сиблаг» тоже не парк культуры в городе Энгельсе. Правда, я думаю, у фашистов лагеря почище, порядка в них больше да и кормят, уверена, не как скотину.
— Говори да не заговаривайся! — обидчиво воскликнула Эльза. — Фашисты это фашисты, изуверы, разве можно сравнивать?
— Мне отец перед войной рассказывал: когда был заключен договор о ненападении между Германией и СССР, организовали обмен опытом между гестапо и НКВД, отец знал это точно, он, помнишь, был начальником милиции. Вот и научились друг у друга. А мы, дурочки, по букварю зубрили: «Мы не рабы, рабы — не мы». Теперь кто мы с тобой, ответь?
— Умоляю, Анна, замолчи, пожалуйста! — Эльза закрутила головой: нет ли поблизости вохровцев. Всегда считала себя смелой девчонкой, бывало, специально сворачивала с асфальтированной дороги, возвращалась домой через кладбище, закаляла волю, чтобы хоть немного стать похожей на героев — челюскинцев. Но когда осенним днем в отчий дом пришли суровые люди из энкеведе, ничего толком не объяснив, приказали спешно собираться, в душу ее вошел страх и поселился навсегда — липкий, непереходящий, убивающий чувства и мысли. С тех пор Эльза стала панически бояться военных, милиционеров, прохожих, соседей по бараку, капитана Кушака, вохровцев, а уж одно упоминание о войне, о фашистах приводило ее в трепет. — Пошли в барак, Анна, — затеребила подругу, нас могут хватиться, да и кипяток остынет. Подумать только, завтра пятнадцатое ноября, а мороз, как на крещенье, жаль, украли у меня теплую шапочку, этот платок ее не заменит.